Командования рядом не было, и мы, впятером, с карабинами и двумя легкими пулеметами, помчались наперерез. Только заняли подходящую высотку над поворотом дороги и прилегли за пулеметами, как из-за поворота тяжело заурчали машины. Подпустили их вплотную, резанули очередями. Первый грузовик тут же вильнул и с шумом сорвался в пропасть. Второй врезался в скалу, третий - в него. Всё произошло быстро. Тихо. Ни урчания машин, ни стонов. Никакого движения: из крытых кузовов никто не выскакивал! Обоз? В обуявшей нас горячке мы скатились с высотки на дорогу. Я рванул дверку кабины. Меня обожгли чужие глаза: в руках немца нож-штык. Он ткнул им в мою грудь, я успел отшатнуться и всадить в него свой на карабине. Так вот, какой он, враг! Тут я почувствовал, что по груди течет что-то горячее, в глазах потемнело... Позже рассказывали, что когда меня несли в монастырь, один из друзей сжимал мне рукой рану, из которой хлестала кровь. Я определенно родился в рубашке: фельдшер определил, что кончик немецкого штыка немногим не дотянул до сердца, выщербив, однако, кусочек ребра! Я был горд: немецкий штык оказался не в силах пробить славянскую грудь! Случилось это 14-го апреля, а к 17-му я уже был на ногах.

Что толку! Перед строем поручик Николич объявил, что Югославия капитулировала, мы отныне демобилизованы, обязаны сдать оружие и можем разъезжаться по домам. В бессильной злобе, мы со всего размаху бросали на кучу наши карабины, стремясь причинить им побольше ущерба, вывести из строя. Оружие, которое мы перед тем так лелеяли, - пусть теперь оно придет в негодность!.. Молча взирал на все это поручик, затем повел к сундуку и стал из него выдавать каждому по купюре в 1000 динаров. Таких купюр до тех пор мне видеть не приходилось. Кучу нашего оружия стало охранять двое старичков-гражданских с дробовиками. На следующий день к железнодорожной станции доставили две изрешеченные пулями теплушки. В них - трупы наших курсантов, которые накануне попытались на свой страх и риск прорваться к грекам, были настигнуты и... Да, война - не шутка! В тех, кто хоть чуть удалялся из Фочи, стреляли со склонов. Мы оказались окружены! Говорят, что то были банды каких-то хорватских или босанских националистов- "франковцев". Что еще за такие? Донеслись слухи, что еще 10-го хорватский генерал Кватерник объявил независимость Хорватии, что 13-го гитлеровцы вошли в Белград, что правительство, во главе с королем Петром ((, прихватив весь золотой запас страны, на нескольких самолетах приземлилось в Афинах. Ну а нам, "стрелочникам", - нам всю чашу придется, видимо, испить до дна. Конечно, "потерявши голову, по ногам не плачут!".

20-го, к монастырю подъехали мотоциклы с колясками. Немцы! - В очках, касках, в длинных прорезиненных плащах, в коротких сапогах с широкими голенищами (очень удобно, практично, быстро можно одеть!) На колясках удобно закреплены легкие пулеметы. Затворы покрыты воронением и не блестят. (А нас, дураков, заставляли надраивать их кирпичным порошком до блеска!). Да-а, в такой экипировке можно воевать! Без всякого конвоя, в товарных вагонах, нас повезли на север. Кто жил по дороге, сходил с поезда и шел домой. Другим надо было ехать до Белграда. Доехали. У разбитого Белградского вокзала мы были окружены немецкими частями и, на этот раз уже под конвоем, препровождены в казармы бывшей королевской гвардии на Дединье. Перед казармами, в которые нас разместили, - направленные на нас пулеметы. Итак, вопрос отпал: никакого "возвращения домой", - мы взяты в плен! Через несколько дней нас отконвоировали на левую сторону Дуная - в Панчево. Впервые я ознакомился с истинным лицом фашизма: раненых, упавших по дороге, чтобы с ними не возиться, приканчивали штыком или пулей! Первая встреча с фашизмом! И не страх, а злоба и желание мести стали накапливаться в моем сердце... В Панчево объявили: "Хорваты, босанцы, македонцы, словенцы, русские! Выйти из строя!". Я почувствовал себя сербом, подданным страны, которая дала нам убежище, приняла в свое лоно, стала мне второй родиной. И я остался с моими друзьями. Так же поступили и все другие русского происхождения! - По-братски, и как подобает, выпьем чашу скорби! Следующий лагерь, лагерь в Секелаже (по-видимому, в Венгрии), был поистине жутким. К тому времени, греческое правительство тоже капитулировало, король Греции бежал на остров Крит. Эх, как все-таки хорошо быть королями: они вовремя успевают бежать! Из Афин срочно эвакуировались "защитники Греции" - английский корпус: англичане помогают и защищают, выполняют свои обязательства лишь тогда, когда это им выгодно и ничего не стоит! В Иерусалим прибыл наш король Петр II...  

Лагерь в Секелаже. Участок болота, обнесенный колючей проволокой. К тому времени, в различных клетках, разгороженных высокой проволочной сеткой каждая особо, было напрессовано около 200.000 пленных. Никакой воды, никакой гигиены!.. Хочешь пить - болото под ногами. Хочешь лечь - часами топчись на месте, сгоняя прочь болотную жижу с бугорка грязи, который все время стараешься нагорнуть ногами... Еда - буханка хлеба в 1200 граммов на десять человек, плюс литровый черпак недоваренной (не было времени даже вскипятить!) жидкой баланды из кислой капусты или брюквы. Частый дождь, комары. Начался мор: за ночь гибло по 100-150 пленных. Наконец нас, курсантов, повезли в Германию. Наглухо закрытые телятники, без еды, без воды. Трое суток в пути... Полуживые прибыли мы в "Сталаг Х((-Д", находящийся на горе над городом Триром. Парадокс: вот, что уготовил нам народ родившегося здесь Карла Маркса, - привез в его родной город! Прекрасно обустроенный, опрятный лагерь. Старожилы - французские и польские пленные. А теперь появились мы и немного греков-эвзонов в их юбочках. Французы тоже любопытны: со страшным грохотом маршируют в своих "сабо" - деревянных башмаках и распевают маршевые песенки и, конечно, их излюбленную "Мадлон"... Прощай, моя вторая родина! Привет тебе от без боя разбитых! Не поминай лихом, - не наша в том вина!..  

В отрочестве, когда усиленно стремился разобраться в сущности и смысле жизни , в начале и устройстве самого мироздания, в законах взаимного общения и в других высоких материях, так будораживших мой ищущий ум, я был поражен, вычитав у французского философа о существовании двух различных понятий: психологии личности и психологии массы^{7}. Психология индивидуума - понятно. А психология массы? - Это, когда множество индивидуумов, по тем или иным причинам, составляют одну массу - толпу. В толпе, множество собственных "Я" подчиняются воле какого-то одного более сильного "Я" - вожаку. И я представил себе кучу мелкой щебенки, где каждый камешек имеет свои характерные острые и неровные края, - свои собственные особенности. А если эту кучу камешков вращать? Тогда каждый из них будет тереться о другие, сталкиваясь с ними, от них отталкиваясь, обламывая при этом собственные шероховатости и превращаясь постепенно в круглую гальку.. Будут обломаны все его индивидуальные выступы и острые углы, неровности, и индивидуум перестанет быть личностью, - потеряет собственное лицо. Он превратится в незначительную, безликую частичку массы. Вся масса этой гальки - ничто иное, как стадо баранов, доверившееся и безропотно следующее за более крупной, сильной личностью. И куда она его поведет, туда слепо пойдут все. Пусть даже в пропасть!.. В неестественном сборище сотен тысяч военнопленных с насильственно обломанными у них характерами и лишенных свободы проявлять себя, и проявилась психология массы-толпы. Хоть каждый еще и сам по себе, но все были, как стадо баранов, в одном проволочном загоне. Объединяло лишь одно, - мысль, как поесть, где это достать, как достать воду, как согреться... Ни того, ни другого не осуществить, и масса металась без цели, без смысла, ибо не было вожака. Так было в лагере на болоте - в Секелаже. Тысячам так и не удалось выжить. И все это - под смех и издевательства "сильных и власть имущих" - вооруженных охранников, наших "победителей".