Его силуэт заслонил тусклый свет луны, еле проникавший в комнату сквозь плотные облака. Во мраке ночи я не видела его глаз, лишь очертания фигуры, зависшей за закрытым окном.

- В двери входить значительно удобнее, - холодно произнесла я, распахивая настежь створку.

- Надо бы поблагодарить тебя, но ты скажешь, что спасала в первую очередь себя, поэтому предлагаю опустить часть с обменом любезностями.

Его голос звучал размеренно и спокойно, но это не имело значения, он накладывался в моем воображении на два других, один резкий с паническими нотками - голос Тео, другой хрипловатый и вкрадчивый, принадлежащий мужчине из мыслей Я - Амелы. Это все был он, и меня мало волновало, кто он в этой жизни, это был он, и внешняя оболочка последней инкарнации, безусловно, более соответствующая содержанию, чем варианты из прошлого, не имела никакого значения. В темноте, почти не видя его, я все больше понимала это. Заявись англичанин ко мне в хитиновом покрове огромного насекомого из кошмарных снов или с зеленой кожей и фасеточными глазами пришельцев с Марса, и тогда бы это осталось второстепенным. Главным и основополагающим было лишь то, что он существует. Скользя мыслями по накатанной плоскости, я уперлась в абсолютно непонятное, невыразимо абстрактное ощущение, не имеющее сходства с уже известными, и в бессилии отмахнулась от него.

- Могли видеть, как ты подымаешься по воздуху, - укорила я.

- Никто не видел, - отрезал он.

- Надеюсь, ты напоил успокоительным свою нервозную спутницу? - Я присела на край дивана, предложив ему жестом кресло напротив, но он, проникнув сквозь окно, снял туфли и, поразмыслив, аккуратно поставил их рядом со стеной. Мне стало смешно - ночь, темнота, мужчина вошел в мой номер, прилетев через окно, но продолжает играть в нормальность и стереотипную вежливость.

Даниэль не сел в кресло, а остался стоять. Постепенно глаза привыкли, и предметы в полумраке стали выглядеть более четко и различимо, как и мой незваный гость. Он молчал, а я продолжала ждать ответа на свой вопрос, так и не последовавший.

- Зачем ты пришел? - не выдержала я.

- С тобой мне лучше. - Я точно знала, что он имеет в виду близость половин энергии, но Элизе и Амеле во мне понравились эти слова совсем по другой причине. От досады дико захотелось съязвить что-нибудь на тему простой шведской семьи - Он, Я и Его блондинка, но я благоразумно промолчала.

- Пищевое отравление? - Господин Вильсон понял, о чем речь, и скептически приподнял бровь, хотя возможно мне это почудилось, видно было плохо.

- Она ела из моей тарелки. - М-да, с этим аргументом сложно поспорить, но я все же попробовала.

- Аллергическая реакция, свойственная только твоему организму?

- По-моему, недавно мы уже вели такой разговор.

Я скривилась, припоминая.

- Куда ты сегодня возвращалась? - в свою очередь полюбопытствовал он, меняя направление беседы.

- Восемнадцатый век, сутки до гибели, - прошептала я вдруг осипшим голосом, пока в голове заново прокручивались воспоминания о девушке - самоубийце.

- И что же нового ты для себя выяснила? - сухо спросил он, морщась и в душе, скорее всего, склоняясь к мазохистичности моей натуры. Он явно не понимал, к чему мне понадобилось добровольно погружаться именно в тот период прошлого, где меня настигли боль и предательство.

- Только то, что там я обладала талантом, способным меня сделать звездой оперной сцены. 'Ну не рассказывать же ему о неистовстве чувств и смертельном самопожертвовании, вряд ли его это тронет', - подумала я.

- Завидуешь прошлому? - непонимающе предположил он.

- Да, ведь у меня нет ни слуха, ни голоса, - хмыкнула я, понимая нелепость предмета обсуждения.

- А позже не захотела погружаться в не вспомненное...

- Момент оказался неудачным, меня окружали люди.

- С тобой все происходит слишком быстро. - Он глубоко вздохнул. - У меня между первыми погружениями иногда проходили годы, тебя же словно подгоняют. Не понимаю почему, будто торопливая подготовка к чему-то.

Я тоже этого не понимала.

'Интересно, он специально избегает разговоров о смерти, преследующей нас, или мне это чудится', - размышляла я, пытаясь в очередной раз безуспешно прочитать ответ на его лице.

- А где был сегодня ты? - К чему уточнять, мы понимали друг друга с полуслова, не могла же я при сложившихся обстоятельствах всерьез спрашивать о том, как он провел день, меня, естественно, интересовало только то, что связано с нашей сущностью. Хотя тут я немного кривила душой, любопытства никто не отменял.

- Россия восемнадцатого. - Я понимающе кивнула.

- Почему ты не рассказал, что со мной будет при твоем погружении?

- А ты можешь объяснить словами, что именно с тобой произошло?

Я задумалась, некоторое время растерянно перебирая в голове подходящие фразы, но затем сдалась и произнесла то, что больше всего соответствовало.

- Я осталась одна, но это не подходит. - Он кивнул.

- И я бы так охарактеризовал данное состояние, не хватает словарного запаса, чтобы точно выразить это. Лично я не знаю подходящего слова ни в английском, ни в русском, ни в итальянском языках, не говоря уже о древних наречиях, и думаю, что в других его тоже нет.

- Но когда погружалась я, почему не испытывала того же?

- Ну, это совсем просто. Ты попадала в прошлое жизни, где я был. В той же жизни, где мы не встречались, сила спала, и тебя не волновало, присутствую я в ней или нет, ты вообще обо мне ничего не знала.

- Мне совсем не хочется снова возвращаться в прожитые жизни, разве что за возможными ответами, а тебе, кажется, нравится, - предположила я, теребя в руках шпильку.

Он пожал плечами.

- Ты слишком мало видела, вырвала всего лишь по крохотному моменту из предыдущих существований, причем, далеко не самому удачному. Когда ты изучишь досконально каждую из своих судеб, уверен, найдутся эпизоды, в которые ты еще не раз захочешь вернуться.

В мыслях всплыла кличка 'Чиб', я еще не вспомнила ее обладателя, но, судя по воодушевлению, с которым Я - Элиза погружалась, ожидая встречи, Даниэль мог оказаться прав.

- Мне очень нравится период в восемнадцатом веке. Ну, почти весь, - покосился он на меня, намекая на то, что жизнь проходила превосходно, пока на пути не попалась уродливая дочурка богатого американца, то есть пока его счастье не споткнулось об меня.

Захотелось ощериться и горячо поспорить о том, кто кому еще помешал, но у меня уже имелся опыт ведения таких разговоров с господином Вильсоном, и я знала, что ничего полезного они не приносят, сплошное раздражение. К тому же затаившаяся тишина ночи больше располагала к задушевным историям, нежели к склокам.

Он начал рассказывать мне о той своей прошлой жизни. Иногда в жестком формальном голосе проскальзывали даже теплые нотки. Англичанин медленно прогуливался из стороны в сторону, повествуя о том, как в детские годы его отправили из Америки в Россию, о безмятежном отрочестве и шальной юности, о пшеничных полях, пахнущих свободой, о дремучих лесах, упирающихся отдельными кронами прямо в небо, о добрых нравах людей, по счастью попавшихся на его пути, о том, как такая чужая далекая страна стала для него по-настоящему родной. Он рассказывал русской о России, и это было странно, забавно и захватывающе. С его слов прошлое моей родины предстало совершенно другим, трогательным, добрым, удивительным, не таким, каким пичкали нас учебники. В этой истории не было голодных бунтов и жестокости крепостного права, самодуров-царей и алчной знати. Ему посчастливилось узнать о стране только лучшее, обойдя всю грязь восемнадцатого века. Рассказ о двадцати годах в России от Даниэля прозвучал почти сказкой. Он упомянул, что был высокомерным и самовлюбленным, и носил тогда в себе все возможные пороки, но при этом любит то время больше, чем все остальные вместе взятые жизни.

- Как тебя звали? - полюбопытствовала я о том, что пока еще не всплыло из волн моей памяти.