Старожилы окрестных поселений рассказывали, что в начале пятидесятых прошлого века, когда для строительства понадобился камень, местное стройуправление решило брать его на городище. Заложили заряды, взорвали их, вывезли несколько тракторных тележек камня, как вдруг пришло указание (сверху!): самодеятельность прекратить – якобы камень для производства щебня не подходит.
«Странно, – подумал Глеб, – очень странно… Конечно, сверху тогда было видней, что, где, когда и как делать, но, судя по геологическим данным, камень Чертового Города принадлежал к подходящей для строительства категории. Что заставило вышестоящее начальство быть столь нерачительным, чтобы не использовать местные ресурсы? Ведь потом пришлось возить щебень за тридевять земель, что в те времена жесточайшей экономии было просто преступлением. И потом, имеется приписка, что взрывы в пятидесятые годы – ничто по сравнению с работами тридцатых годов, когда из урочища вывозили огромное количество камня для городского строительства.
Глеб читал: «Информаторы из старожилов описывали огромные глыбы, размером с дом, стоявшие на холме и окруженные кольцевым рвом, рассказывали о кольце из стоящих вертикально камней, о каменной аллее, ведущей с холма. Почти все старики помнят обширные подземные коридоры, образующие сложный лабиринт; они вели в глубь горы и, похоже, были вырублены искусственно. Высота их была метра два, а пройти подземелья до конца не удавалось никому – виной тому был не только страх, но и ядовитый газ, заполнявший глубины. И все же, очевидцы помнят каменные столы и лавки, ступени, ведущие вниз. Они говорили, что ничего общего с существующим небольшим гротом старые подземелья не имели – вход в них находился ниже».
Официальная наука описывает это место так: «Под именем Чертова Города (Чертова городища) известны естественные выходы скал песчаника. Ботаников весьма удивляет произрастание на территории памятника реликтовых растений: мха шистостеги и особенно папоротника многоножки. В настоящее время основной ареал распространения папоротника находится в Карелии, и нахождение его в средней полосе России необъяснимо. Проведенные в 1987 и 1991 годах раскопки показали, что городище здесь в I–V веках действительно существовало, при этом для того времени оно было хорошо укрепленным. Археологи сделали уникальную находку: опознали в лежащей на поверхности глыбе песчаника культовый камень. Кроме этого, место считается малоактивной аномальной зоной. Часто бывают случаи необъяснимой потери ориентации».
В конце файла стояли вопросы, на которые пока не удалось ответить: «Что такое Чертово городище: древнее святилище славян в честь бога Свентовита или легендарный Дедославль, город жрецов вятичей? Кто оставил наскальные рисунки и высверлил отверстия в камнях? Было ли оно крепостью на древней Засечной черте или славянским городищем? Кто вырубал систему пещер в скалах?» И примечание: «Чертов Город и местность вокруг него объявлены памятником природы всероссийского значения и включены в границы национального парка “Угра”».
– Вот теперь ситуация начала проясняться… – Глеб вдруг почувствовал знакомый зуд исследователя, которым он всегда заболевал перед выходом в «поле».
Неужели Чертов Город – это замок тамплиеров, перебравшихся в Московию?! Замок, построенный на месте древнего славянского городища, а может, и капища. Судя по названию, вполне возможно – русский народ не очень жаловал иностранцев. Тем более чуждых православию монахов и проповедников. А Орден тамплиеров как раз и был монашествующим, считавшим своим долгом «просвещать» забитых варваров и язычников – чаще всего огнем и мечом – и обращать их в «истинную» веру.
– О каком завале ты упоминал? – спросил Глеб.
Федюня стоял за его спиной и тоже читал текст файла, дыша над ухом смесью лука, кислых щей и водочного перегара. Глеб морщился, но стоически терпел – ради такого дела он готов был идти на любые жертвы. Похоже, Федюня, как обычно, сам не ведая того, напал на поистине золотую жилу.
– Понимаешь, мне давно долдонили про этот Чертов Город. Кто-то из наших туда сунулся, но у него вышел облом. Будто бы там хороводит нечистая сила. Такого понарассказал… Короче говоря, все это брехня. Ты знаешь, я не шибко суеверный, поэтому плюнул на все эти байки и попер в Угру как на буфет. Вход в подземелье искал долго, сразу скажу. У меня ведь нет твоей заграничной аппаратуры. Уже хотел было сваливать оттуда, несолоно хлебавши, но помог случай. Разыгралась сильная буря (меня вместе с палаткой едва не унесло) и вывернула с корнями старое дерево. Утром я пошел искать сушняк, чтобы разжечь костер. Глядь, а под выворотнем – дырища, будто медвежья берлога. Ну я и залез туда… Слышь, Глеб, а как насчет опохмелиться? А то у меня что-то совсем в горле пересохло. И шарики в башке катаются со скрипом. Вчера мы с нашими ребятами маленько посидели, вспоминая «боевые» будни… Тебе, кстати, привет от нашей кодлы. Уважает тебя народ…
– Мне леща можешь не бросать. Я и сам не против принять пару стопариков на грудь. Если, конечно, где-нибудь завалялась капля спиртного. Порулили на кухню…
У Глеба нашлось полбутылки виски и палка такой засушенной колбасы, что ею можно было забивать гвозди. Хлеба в хозяйстве не водилось, обошлись галетами. Когда Глеб оставался дома один, он предпочитал обедать, а часто и ужинать, в ресторане – в средствах Тихомировы не были сильно ограничены. Благодаря консультациям, которые отец и сын давали состоятельным собирателям старинных раритетов, Тихомировы не бедствовали, хотя и не жили на широкую ногу.
Конечно, при желании они давно могли бы стать долларовыми миллионерами. В личной коллекции Тихомировых, большая часть которой хранилась в подвале их двухэтажного дома, в специальной комнате-сейфе, напоминавшей убежище на случай ядерной войны, были такие артефакты, что им мог позавидовать любой музей мира. Но и Глеб, и Николай Данилович привыкли жить скромно, особо не выделяясь и не выпендриваясь. Работа в «поле» не предполагала изнеженность натуры, поэтому оба были сухими, поджарыми, как хорты, и довольствовались малым без ущерба для здоровья и репутации.
Федюня осушил две рюмки подряд, прежде чем продолжил свой рассказ:
– Залез я туда – мамочки родные! А там коридор, как в кремлевских подземельях, только сложенный не из кирпича, а вырубленный в песчанике. Со сводом! Стою я с фонариком в руках и думаю: куда податься? в какую сторону? Плюнул через левое плечо три раза – на всякий случай – и потопал направо. Шел недолго – уперся в завал. А у меня ни кирки, ни лопаты. Там столько камней, что я ковырялся бы с ними до нового пришествия. Вернулся обратно. Пошел в другую сторону. Твою дивизию! – опять потолок коридора обвалился. Но не так сильно. Тут уж я приложил все силы и наконец пробился на другую сторону. В этом завале я и нашел кубок. А больше ничего…
– Ну-ну, что дальше было! – нетерпеливо подогнал его Глеб.
– Так я и говорю: дальше – ничего. Не прошел я по коридору и двадцати метров, как вдруг моя канарейка сначала запела, будто ей кто винца в поилку плеснул, а потом зашаталась – и брык. Тут уж я почуял неладное: в голове зашумело, все закружилось, едва фонарик и клетку с канарейкой не уронил. Развернулся – и ходу. Выбрался наверх, полчаса трупиком лежал. Но потом оклемался. И канарейка тоже ожила, зачирикала…
История с канарейкой Федюни была еще той песней. Он где-то вычитал, что в старину, проверяя, нет ли в забое опасных газов, шахтеры брали с собой эту птичку. Будто бы канарейка очень чувствительна к составу воздуха, и если она умирала, люди успевали покинуть шахту до того, как им становилось худо. Глеб лишь посмеивался над этой блажью Соколкова. Гораздо проще было довериться современному портативному газоанализатору, нежели отдаться на милость суеверий. Но Федюня всегда шел против течения общепринятых законов и понятий, и, как подтвердила практика, оказался прав.
– Возьмем с собой и канарейку, – хохотнув, сказал Глеб. – Я выделю ей грант на усиленное питание.
