Я уронил тесак на сушилку и поймал Трикси, когда она прыгнула снова. Она ткнулась в меня носом и лизнула мне руку в благодарность за то, что наконец покидает свою тюрьму. Я вышел, гладя ее по маленькой головке, и Дэнни двинулся следом, подзуживая меня.

— Давай, кидай, — сказал он. — Или подбрось, а я ее туда ногой забью, как мяч.

— Хочешь в дырку, Трикси?

Трикси тявкнула, посмотрела на меня, повиляла хвостиком.

— Хорошая девочка.

— Давай, кидай эту сучку.

Дэнни выхватил у меня фонарь и поднял его вместе со своим, высветив ими дырку, как прожекторами. Трикси залаяла, пытаясь вырваться.

— Чует, сучка, — сказал Дэнни.

Я сжал ее грудную клетку, почувствовав, какая она маленькая.

— Или запихни ее туда, — сказал Дэнни. — Засунь, и все.

Но это было бы слишком легко. Они найдут свою собаку и залатают дыру, а детям скажут, что она умерла незаметно, во сне. Исчезновение же повлечет за собой долгие утомительные поиски — объявления на столбах, телефонные звонки, молитвы. Малыш Брэндон будет колесить по всему району на велосипеде, крича Трикси-Трикси-Трикси, теряя надежду, умнея, взрослея. Бекки будет плакать и вплетать мучающие ее кошмары в свои рисунки. Трикси, пронзенная рогом единорога. Трикси, задушенная подсолнухами, ее розовое сердечко вырвано из груди.

— Кидай, — сказал Дэнни.

Я поднял пустой мешок, который валялся у моих ног, и кинул Трикси туда.

— У тебя новая семья, — сказал я, глядя в ее черные глаза.

Если бы я знал, что случится дальше, я ехал бы два дня без передышки. Если б я знал, что завтра ураган превратится в чудовище пятой категории, я бы поехал. Если б я знал, как ненадежны дамбы, знал, что они развалятся еще до того, как ураган выйдет на берег, — я бы поехал. Я ехал бы и ехал без устали, если бы только знал, что «Катрина» разрушит Новый Орлеан. Я бы остановил машину в самом центре Нижнего Девятого района, опустил стекла и стал ждать, когда поднимется вода. И она бы пришла ко мне, как приходила к другим — тем, кто прятался на чердаках и свешивался с крыш, — поднимаясь все выше и выше. Она поднималась бы в противоход садящемуся солнцу, всползала бы по бокам «короллы», за мной и только за мной. А я бы ждал, откинув спинку кресла, в надежде, что она доберется до меня пораньше. Я закрыл бы глаза и скрестил на груди руки, улыбаясь, а она все поднималась бы, раздирая машину. В конце концов она бы нашла меня, и заплескалась у моих щиколоток, и поползла вверх — все выше, выше и выше. Она обняла бы мои голени и колени, выше, мои бедра и талию, выше, пока не взобралась бы по животу на грудь, где мое сердце билось бы как никогда в жизни. Она поднялась бы по моей шее и заплескалась у подбородка, потом коснулась бы губ. Я стиснул бы зубы, пытаясь спастись, что всегда только мешало. Но я все равно боролся бы, даже когда она залилась бы мне в нос и застлала глаза, выше. Выше. Я затаил бы дух. Я подумал бы о матери. О сестре. О своих бедных племянниках и племянницах. Может быть, даже об отце. Я глотнул бы воздуха, которого уже нет, и снова глотнул бы. И снова. И снова. И все.

Но я ничего не знал и поэтому выехал на шоссе вместе с Дэнни, который сидел рядом и рылся в мешке. Таким счастливым я его еще не видел. Когда он достал пару красных туфель на шпильках, в его голосе зазвучал такой чистый восторг, что мне стало ясно: дай ему две-три мародерские гулянки в год, и у него никогда не возникнет желания покинуть наш район.

— Это маме, — сказал он. Потом сунул туфли обратно в мешок, вытащил оттуда шарф и намотал на шею. Вытащил еще два, как фокусник, и попытался нацепить один на меня.

— Шарфик, — сказал он. — Смотри, сколько.

— Только тронь меня этим шарфом, и я загоню машину в кювет.

Шарфы отправились обратно, а вместо них из мешка появился кусок мыла, который Дэнни стал совать мне под нос.

— Понюхай, — сказал он. — Клевая херня.

Этот идиот спер из чужой ванной обмылок и пытался заставить меня его нюхать. Мой лучший друг воровал мыло, и ему было суждено навсегда остаться моим лучшим другом, хотя при одном взгляде на него меня тошнило. Я был родом оттуда же, откуда и он, и мы возвращались туда же, где нас ждали все остальные.

— Да ты только нюхни, — сказал он.

Обмылок был такой старый, что крошился мне на колени.

— Все бабы от него забалдеют.

Я понюхал эту дрянь только ради того, чтобы он убрал ее у меня из-под носа, но он был прав.

— Супер, — сказал я.

— У меня его столько, что на всех хватит.

Дэнни продолжал соваться в мешок и снова начал вынимать оттуда мыло, кусок за куском — он швырял их на заднее сиденье, где в полном ужасе металась Трикси. Приторный аромат в салоне становился все гуще и, возможно, напомнил ей хозяина, потому что она принялась лаять. А мыло все летело, и Дэнни все по вторял: «Дизайнерское».

А я все ехал, мечтая избавиться от Дэнни, и от собаки, и от мыла, и от себя самого. Но потом я увидел огоньки. Они вспыхивали и гасли в еще большем количестве, чем раньше, — их было видно за полмили.

— Мыла они не получат, — сказал Дэн ни.

Все заднее сиденье было завалено мылом, почти накрывшим собаку, которая уже не только лаяла, но и прыгала, стараясь вырваться наружу.

— Давай в объезд.

Я по-прежнему ехал прямым курсом на того ублюдка, который поджидал меня вместе со своей шайкой.

— Они мое мыло отнимут.

Я включил дальний свет в расчете ослепить их, и они ответили темнотой.

— Неохота с ними связываться, — сказал Дэнни.

— Тебе и не надо.

Я потянулся к нему и выхватил пистолет. Раньше я никогда не держал в руках оружия и поразился тому, какой он тяжелый. Я сжал рукоятку и медленно перебирал пальцами, двигаясь снизу вверх, пока мой указательный палец не очутился прямо под спусковым крючком.

— Мы же взяли шмотки, — сказал Дэнни. — Нет смысла.

Но я чувствовал, что мне это необходимо — так необходимо, как никогда в жизни.

— Мы поделим мыло.

Я не остановился, хотя Дэнни стал красноречиво убеждать меня в том, что мыло можно загнать из-под полы за хорошие деньги. Он понимал, что отбирать у меня пистолет опасно, что лучше не пробовать, и в конце концов заткнулся. Я миновал знак «стоп», который пытался повалить еще мальчишкой, но он устоял тогда, и стоял теперь, и собирался стоять вечно. Я намеренно проехал по выбоинам, не заделанным городскими властями, вызвав у Трикси очередной припадок. Она лаяла уже изо всех сил, как будто поняла, что это ее новый дом, и не могла этого вынести. Она взвыла, когда я сбил первый мусорный бак, и взвыла еще громче, когда Дэнни ткнул ее в морду куском мыла. Я сбил еще три бака и стал набирать скорость среди рассыпавшегося мусора, когда огоньки стали появляться вновь, один за другим. Они выскакивали из-за деревьев и выползали из-под машин, все приближаясь, но вожака видно не было.

Я затормозил.

— Нет, — сказал Дэнни, лаская кусок мыла.

Они продолжали подходить, все дети Майами, пока не окружили машину плотным кольцом.

— Свет, — раздался голос.

И свет погас.

Я слышал, как они переговариваются, бормочут на каком-то странном языке — видны были только их глаза. Их маленькие пальцы корябали стекла, а острые колени сверлили дверцы.

— Плати, — сказал вожак.

Он стоял перед машиной, держа фонарь под подбородком.

— Дай им туфли, — сказал Дэнни.

Я увидел в другой руке вожака монтировку; помахивая ею, он подошел ближе.

— Плати.

— Плати, — повторили тонкие голоса. — Пла-ти, пла-ти, пла-ти, пла-ти, пла-ти.

— Дай, — сказал Дэнни.

— Дай, — сказала Трикси.

Он залез на капот и выпрямился, глядя на Дэнни.

— В детей не стреляют, — сказал он и сделал шаг вперед. — Ты в меня не стрельнешь. Так что плати. Мешок в окно.

Я навел на него пистолет, целясь в грудь. Он был уже мертв, но даже не знал этого. Он был довольно смелый для мертвого, стучал по капоту монтировкой.

— В детей не стреляют.

— Эй, — сказал я.