Жанна спокойно ответила:

— Все это, конечно, печально, но отчаиваться им не следует. Дофин их скоро примет. Так им и скажите.

Она почти всегда называла короля дофином. По ее мнению, не будучи коронованным, он еще не был королем.

— Мы скажем им, и это их обрадует; ведь они верят, что ты посланница неба. Архиепископа и его союзников поддерживает старый ветеран Рауль де Гокур [21] , обергофмейстер, человек достойный, участник многих войн, но ограниченный и не способный на большие дела. Он никак не может понять, как это простая, не сведущая в военном искусстве девушка может взять меч в свою детскую руку и одерживать победы там, где лучшие генералы Франции в течение пятидесяти лет терпели одни поражения. Он сидит при дворе и, глядя на все иронически, покручивает свои седые усы.

— Когда сам господь направляет меч, не имеет значения, какая рука держит его — малая или большая. Побеждает правда. Неужели в Шинонском дворце нет людей, сочувствующих нам?

— Есть. Теща короля Иоланта, королева сицилийская, умная и добрая женщина. Она и говорила с сьером Бертраном.

— Да, она стоит за нас и ненавидит приспешников короля, — подтвердил Бертран. — Она проявила к нам большой интерес и задавала много вопросов, на которые я отвечал, как умел. Выслушав мои ответы, она долго сидела, погрузившись в глубокое раздумье. Мне даже казалось, что она уснула глубоким сном. Но это было далеко не так. Очнувшись, она, наконец, проговорила, как бы про себя: «Семнадцатилетнее дитя… девушка… выросшая в деревне… неграмотная… не знает военного дела… не умеет владеть оружием и управлять боем… скромная, кроткая, застенчивая… бросает свой пастушеский посох, облекается в стальные доспехи, пробирается за сто пятьдесят лье по захваченным врагами землям, исполненная веры, надежды и не ведая страха… и она идет к королю, она, которую один его вид должен повергнуть в трепет и ужас… она предстанет перед ним и скажет: не бойся, я послана богом спасти тебя! Ах, откуда же могло взяться такое мужество, такая твердость убеждений, как не от самого бога?» Королева умолкла, призадумалась, а потом сказала: «Богом она послана или нет, но в ней есть нечто такое, что возвышает ее над воинами, над всеми воинами Франции, что воодушевляет их на подвиги, превращает сборище трусов в армию храбрецов, и они обретают в ее присутствии бесстрашие, бросаются в бой с радостью в глазах, с песней на устах и ураганом проносятся по бранному полю. Именно такой дух может спасти Францию, и только он один, откуда бы он ни исходил! И этот дух живет в ней, я твердо в этом убеждена, иначе как бы такое дитя перенесло столь долгий и трудный поход, презирая опасности и преодолевая усталость? Король должен принять эту девушку, и он примет ее!» Сказав эти добрые слова, королева отпустила меня, и я знаю, что она сдержит свое обещание. Конечно, ей будут мешать эти негодяи, но в конце концов она добьется своего.

— И почему она не на месте короля! — с жаром воскликнул другой рыцарь. — Мало надежды на то, что король сам избавится от апатии. Он совершенно беспомощен и мечтает только о том, чтобы, все бросив, бежать в чужие края. Послы говорят, что он — жертва колдовства, обрекающего его на беспомощность, и что в этом кроется какая-то тайна, разгадать которую они не в состоянии.

— Я знаю эту тайну, — сказала Жанна с глубокой уверенностью, — я знаю, он сам ее знает, и больше, кроме бога, никто. Когда я увижу его и сообщу ему эту тайну, он избавится от своей апатии и снова воспрянет духом.

Я горел желанием узнать, что именно Жанна скажет королю, но она ничего никому не сообщила, и я понял, что просить ее об этом бесполезно. Правда, она была еще почти ребенком, но замкнутым и не любившим болтать о больших делах: ей не было присуще стремление важничать перед народом. Нет, она была сдержанна и хранила свои мысли про себя, как это делают истинно великие люди.

На следующий день королева Иоланта одержала победу над королевскими приспешниками: невзирая на их возражения и козни, она добилась для двух наших рыцарей аудиенции у короля, и они сразу же воспользовались представившейся возможностью. Они объяснили королю, какой у Жанны прекрасный, честный характер и какая возвышенная, благородная мысль вдохновляет ее; они умоляли его проникнуться к ней доверием и не сомневаться, что она действительно послана богом, чтобы спасти Францию. Но больше всего они просили об аудиенции для Жанны. Король, казалось, был даже склонен дать согласие и обещал, что он примет все к сведению, но сначала переговорит со своими советниками. Это нас несколько обнадежило.

Через два часа в нашей гостинице поднялся страшный переполох. Хозяин прибежал наверх и сообщил, что прибыла депутация из духовных лиц от короля. «От самого короля, понимаете? Подумайте, какая честь для моей маленькой, скромной гостиницы!» Он был так взволнован этим небывалым случаем, что едва нашел в себе силы членораздельно рассказать обо всем. Депутация прибыла от короля с целью поговорить с Девой из Вокулера. Затем хозяин помчался вниз, но вскоре появился снова и, пятясь и кланяясь на каждом шагу до земли, ввел в комнату четырех величавых, суровых епископов с целою свитою слуг.

Жанна встала, а за ней и все мы. Епископы уселись, и некоторое время никто не проронил ни слова, так как право говорить первыми было за ними. А они были так поражены, увидев перед собой ребенка, взбудоражившего всю страну и заставившего таких высокопоставленных лиц, как они, играть унизительную роль послов, явившихся в эту грязную таверну, что долго не могли прийти в себя. Наконец, один из них заявил Жанне, что, как им стало известно, у нее есть поручение к королю; если это верно, пусть она немедленно изложит его содержание — покороче и попроще.

Я еле сдерживал свой восторг: наконец-то мы добьемся аудиенции у короля! То же самое выражение восторга, гордости и возбуждения было на лицах наших рыцарей и братьев Жанны. Я знал, что все они, так же как и я, молились в душе за то, чтобы страх перед этими важными сановниками, сковавший наши языки и мысли, не овладел и ею и чтобы она смогла изложить свое поручение толково, без запинки и этим самым произвести благоприятное впечатление, столь необходимое для успеха нашего общего дела.

О боже, как неожиданно было то, что произошло потом! Мы пришли в ужас от того, что Жанна сказала. Она стояла в почтительной позе, наклонив голову и сложив на груди руки: она всегда относилась почтительно к святым служителям божьим. Когда епископ закончил речь, она подняла голову, устремила спокойный взгляд на лица послов и, без тени смущения, как юная принцесса, проговорила со своей обычной простотой и скромностью:

— Простите меня, ваши преосвященства, но я должна изложить свое дело только самому королю.

Послы были поражены, их лица побагровели. Наконец, первый епископ сказал:

— Значит, ты отказываешься исполнить приказание короля и не хочешь изложить свое дело его послам, специально для этого назначенным?

— Господь определил лишь одного человека, который должен меня выслушать, и ничьи приказания тут не помогут. Прошу вас разрешить мне поговорить с его высочеством дофином лично.

— Выбрось из головы эту блажь! Говори сейчас же и не отнимай у нас времени!

— Право, вы заблуждаетесь, ваши преосвященства, а это нехорошо. Я прибыла сюда не для праздных разговоров, а чтобы освободить Орлеан, ввести дофина в славный город Реймс и возложить корону на его голову.

— В этом и состоит твоя миссия к королю? Но, с присущей ей сдержанностью, Жанна произнесла лишь следующее:

— Извините меня, я снова должна напомнить вам, что ни к кому другому поручений у меня нет.

Королевские послы встали, глубоко оскорбленные, и покинули гостиницу не говоря ни слова; когда они проходили мимо нас, мы преклонили колени.

Нас охватило разочарование, и сердца наши наполнились горечью. Драгоценная возможность была упущена. Мы не могли понять поведения Жанны, которая всегда была так рассудительна до этого рокового момента. Наконец, Бертран, собравшись с духом, спросил ее, почему она упустила такой удобный случай и не сообщила королю о своем деле.