— Ну что ж, — сказал он. — Ну что ж.
Он порылся где-то в глубинах своих одежд, достал сигарету и дал ей. Сигарета пахла его кожей.
Санитарка принесла Шарлотте ужин, не слишком обильный: суп и компот из персиков. Шарлотта сняла крышку с миски, понюхала и отвернулась.
— Уходи, незачем тебе глядеть на эти помои. Приходи завтра — ты же знаешь, мой рассказ еще не закончен.
Санитарка вышла вместе со мной, и когда мы очутились в коридоре, сказала:
— Те, кто дома живет бедней всех — они всегда самые придирчивые. С ней нелегко, но ею поневоле восхищаешься. Вы ей не родня, нет?
— О нет, — сказала я. — Нет.
— Когда она только поступила к нам, это было что-то невероятное. Мы стали ее раздевать, и кто-то похвалил ее браслеты, и представьте, она тут же предложила их у нее купить! А ее муж — это вообще что-то. Вы его знаете? Очень необычные люди и она, и он.
Гюрджи, муж Шарлотты, совсем недавно — еще и недели не прошло — явился ко мне в книжный магазин. Было морозное утро. Он тянул за собой тележку, полную книг и прикрытую сверху одеялом. Он уже и раньше — когда я приходила к ним в гости — пытался продать мне кое-какие книги, и сейчас я подумала, что, может быть, это те же самые. Тогда я смутилась, но на этот раз, на своей территории, смогла собраться с духом. Я сказала, что нет, я не занимаюсь подержанными книгами, они меня не интересуют. Гюрджи отрывисто кивнул, словно мои слова были излишни и не имели никакого значения для нашего разговора. Он продолжал вытаскивать книги по одной, приглашая меня провести рукой по корешку, настаивая, чтобы я оценила красоту иллюстраций или впечатлилась годом издания. Мне пришлось снова и снова повторять слова отказа, и я словно со стороны услышала, что прибавляю к ним извинения, совершенно против своей воли. Гюрджи предпочел думать, что каждый отказ относится только к очередной книге, и каждый раз доставал другую, яростно повторяя:
— А эта! Она очень красива. Вы увидите. И еще она очень старая. Посмотрите, какая прекрасная старая книга!
Это были путеводители для туристов, изданные в начале века. Не очень старые и не такие уж красивые — с зернистыми, серыми фотографиями. «Путешествие по Черным Горам». «Высокогорная Албания». «Тайные земли Южной Европы».
— Вам надо пойти с ними в магазин «Антикварная книга». На Форт-стрит. Это недалеко отсюда.
Он издал звук отвращения — возможно, желая сказать, что прекрасно знает этот магазин, или что уже совершил поход туда и притом безрезультатно, или что эти книги там и были приобретены с самого начала тем или иным образом.
— Как Шарлотта себя чувствует? — заботливо спросила я. Я ее что-то давно не видела, хотя раньше она часто заходила ко мне в магазин. Она приносила мне мелкие подарки: кофейные зерна в шоколаде, чтобы придать мне сил; брусок чисто глицеринового мыла, чтобы у меня не сохла кожа оттого, что мне приходится пропускать через свои руки столько бумаги. Пресс-папье со вделанными в него минералами Британской Колумбии, карандаш, который светился в темноте (чтобы, если вдруг в магазине отключат свет, я могла по-прежнему выписывать счета). Шарлотта пила со мной кофе, болтала, а если я была занята — прогуливалась по магазину, сама себя развлекая. В темные грозовые дни Шарлотта носила бархатный плащ, который был на ней и в день нашего знакомства, а от дождя защищалась огромным древним черным зонтиком. Она звала его своей палаткой. Если я погружалась в разговор с покупателем, Шарлотта касалась моего плеча и говорила:
— Я тихонечко побреду со своей палаткой. Поговорим в другой раз.
Однажды покупатель напрямую спросил у меня:
— Кто эта женщина? Я ее видел в городе с мужем. Во всяком случае, я решил, что он ее муж. Я думал, они бродячие торговцы.
Не слышала ли этого Шарлотта? Не уловила ли холодности в обращении только что нанятой мною продавщицы? (Сама Шарлотта определенно была с ней холодна.) А может быть, я слишком часто оказывалась занятой? Я не сочла, что Шарлотта перестала меня навещать. Я предпочитала думать, что интервал между визитами удлиняется — возможно, по причине, которая не имеет ко мне никакого отношения. Я была занята и замотана, и вообще близилось Рождество. Продажи книг неожиданно и приятно выросли.
— Пожалуйста, не подумайте, что я хочу кого-то облить грязью, — сказала мне продавщица. — Но мне кажется, вам следует знать, что эту женщину и ее мужа не пускают во многие магазины города. Их подозревают в кражах. Я не знаю. Он носит этот макинтош с широкими рукавами, а она — плащ. Но я точно знаю, что раньше они под Рождество срезали остролист у людей в садах, в разных местах города. А потом обходили многоквартирные дома, пытаясь этим остролистом торговать.
В то холодное утро, отказавшись купить книги с тележки, я снова спросила у Гюрджи, как поживает Шарлотта. Он сказал, что она больна. Он говорил обиженно, словно я лезла не в свое дело.
— Отнесите ей книгу, — сказала я. И выудила с полки сборник сатирической и юмористической поэзии издательства «Пингвин». — Отнесите ей… скажите, я надеюсь, что эти стихи ей понравятся. Скажите, я надеюсь, что она скоро выздоровеет. Может, я как-нибудь зайду ее навестить.
Он положил книгу в тележку к остальным. Я подумала, что он, наверно, тут же попытается ее продать.
— Не дома, — сказал он. — В больнице.
Я заметила, что каждый раз, когда он склонялся над тележкой, у него из-под одежды вываливался подвешенный на шнурке большой деревянный крест, и Гюрджи снова запихивал его под одежду. Когда это случилось в очередной раз, я бездумно сказала — в смущении, пытаясь как-то загладить свою вину:
— Какая красивая вещь! Прекрасное темное дерево! Похоже, это работа средневекового мастера.
Он стянул шнурок с головы, повторяя:
— Очень старый. Очень красивый. Из дуба. Да.
Он пихнул крест мне в руки, и как только я поняла, что происходит, то почти силой вернула крест ему.
— Восхитительное дерево, — сказала я. Он убрал крест, и я поняла, что спасена, но преисполнилась раздражительного раскаяния.
— О, я надеюсь, что у Шарлотты ничего серьезного! — сказала я.
Он презрительно улыбнулся и похлопал себя по груди — возможно, желая объяснить, чем больна Шарлотта, а может, чтобы заново ощупать только что оголенную там кожу.
Вслед за этим он освободил мой магазин от себя, книг, креста и тележки. У меня осталось чувство, что мы обменялись оскорблениями и взаимно унизились друг перед другом.
За табачным полем рос буковый лес, куда Лоттар часто ходила собирать хворост на топливо. За лесом начинался травянистый склон — высокогорный луг — а в верхней части этого луга, примерно в получасе подъема от кулы, стояла маленькая каменная хижина, примитивное укрытие без окон, с невысоким, ничем не прикрытым отверстием для входа и с топящимся по-черному очагом в углу. В хижине укрывались овцы; пол был усеян их пометом.
Здесь и поселилась Лоттар, став «девственницей».
История с женихом-мусульманином случилась весной, примерно через год после того, как Лоттар оказалась в Малесии-э-Мади. Настала пора выгонять овец на пастбища в горах. Лоттар должна была вести счет овцам и следить, чтобы они не падали в расселины и не забредали слишком далеко. Еще — доить овец каждый вечер. И стрелять волков, если они начнут подходить к стаду. Но волков не было — никто из нынешних обитателей кулы не встречал волка живьем. Из зверей Лоттар видела только рыжую лису — однажды, у ручья — и кроликов, их было много и они не боялись человека. Лоттар научилась стрелять их, обдирать и готовить. Она чистила тушку — научилась, глядя, как это делают девушки в куле, — и тушила самые мясистые части в котелке на огне, добавляя луковицы черемши.
Ей не хотелось спать в хижине, и она сделала себе крышу из ветвей снаружи, у стены — как бы продолжение крыши хижины. Под этим навесом была куча папоротника, на которой спала Лоттар, и кошма, которую ей дали и которой она покрывала папоротник. На паразитов Лоттар уже не обращала внимания. В стену, сложенную без раствора — из одних камней — был зачем-то вделан ряд крюков. Лоттар не знала, зачем, но на крюки оказалось удобно вешать ведра для молока и немногочисленные котелки для готовки. Воду Лоттар носила из ручья, в котором стирала собственную головную повязку и иногда купалась сама — не столько желая быть чистой, сколько спасаясь от жары.
