Некоторые прямо из Принстона вознеслись ракетой в высшие политические и финансовые сферы, но мне была суждена иная судьба — кружной, ухабистый путь. Закончив учебу, я вернулся домой: диплом престижного университета, четырехлетний запас грязного белья и вся жизнь впереди.
— И какие у тебя теперь планы? — спросили родители.
А я сказал:
— Ну… наверно, надо бы трусы постирать.
Это отняло полгода. Затем я перешел к рубашкам.
— А теперь? — спросили родители.
И когда я сказал: “Не знаю”, их терпение иссякло.
— Это еще что за ответ? У тебя что — два класса три коридора? — возмутилась мать. — Учился в лучшем университете — и вдруг чего-то не знаешь? Как это может быть?
А я сказал:
— Не знаю.
Шло время. Отец перестал носить доспехи с гербом Принстона. Мать перестала рассуждать о моих “перспективах”, и они с отцом завели щенка, рыжего с белыми пятнами. Интеллект у него был не выше среднего, но родители этого даже не замечали. “Ты ведь самый умный песик на свете, правда?” — восклицали они, и щенок пожимал им руки, совсем как я когда-то.
Первый сбор выпускников меня немного приободрил. Отрадно было узнать, что я не единственный в мире безработный с университетским дипломом. Впрочем, радовался я недолго: вернувшись домой, обнаружил, что родители отдали мою комнату щенку. На месте флага Принстона, который они купили мне на первый день рождения, висел транспарант с надписью “Вестминстер любой ценой” (Подразумевается престижная выставка собак клуба “Вестминстер”, которая проводится в Нью-Йорке с 1877 г. Здесь и далее — прим. перев.).
Я смекнул, откуда ветер дует, и выпорхнул из родительского гнезда — переехал в мегаполис, где бывший однокурсник, дипломированный философ, взял меня в свою бригаду старьевщиков. Когда же эта отрасль стараниями другого нашего однокурсника была выведена за границу, я остался на насиженном месте и в итоге пристроился свежевать тушки к крысолову — тощему серьезному дядьке с феноменально длинной бородой.
Вечерами я читал и перечитывал несколько книг, прихваченных из родного дома, и в конце концов, скорее всего со скуки, сам стал пописывать. Начал с мелочей: зарисовки характеров, заметки о происшествиях за день, пародии на статьи в газете для выпускников. Со временем, расхрабрившись, принялся сочинять истории о своей семье. Одну я прочел вслух крысолову; он никогда в жизни не улыбался, но над диалогом мамы и щенка смеялся до хрипоты. “У нас с тобой все один к одному, — сказал он. — Я окончил Браун, а через две недели мать начала выращивать соколов в моем углу нашей однокомнатной квартиры!” А повесть о том, как папа испражнялся в соседский колодец, так понравилась моему работодателю, что он снял с нее ксерокопию и послал собственному отцу.
Воодушевленный успехом, я через некоторое время собрал рассказы в книгу, и ее опубликовали. Первое издание я подарил родителям. Они раскрыли книгу на рассказе о соседском колодце и тут же бросились задергивать шторы. На пятидесятой странице они заколотили дверь изнутри досками и стали совещаться, как лучше изменить внешность. Другим нравился мой стиль, и только эти двое ничегошеньки не поняли.
— В чем проблема? — спросил я.
Отец поправил свой самодельный тюрбан, нарисовал у мамы под носом усы:
— В чем проблема? Я тебе скажу, в чем проблема: ты нас в гроб сводишь.
— Я думал, вы этого и хотели…
— Но не в такой же форме! — зарыдала мать.
Только в этот момент до меня дошло, что круг замкнулся. Специальность, выбранная для отвода глаз, нежданно-негаданно стала моим призванием. Но разве я оценил бы ироничность ситуации, если бы мои замечательные родители в свое время не отправили меня учиться в Принстон?
