— Да нет, — сказал он. — Но тому, кто тебе это продал, в тюрьме самое место. Не знаю уж, сколько ты заплатил, но если больше десяти долларов, подай в суд — это же мошенничество.

В последний раз покосившись на картину, он начал тереть глаза, словно в них попал слезоточивый газ:

— Ох ты господи. Где была твоя голова?

— Зачем так агрессивно? — спросил я. — О вкусах не спорят. — А затем, что вкус у тебя мерзопакостный, — отрезал отец. И вслух задумался о Треснувшем, который до сих пор висит у него в холле, у двери в гостиную. — Три комка глины, прилепленные цементом к дощечке, а я каждый божий день сижу и на него смотрю, — сказал он. — Не просто там краем глаза. Пристально. Созерцаю, если ты понимаешь, что это такое. — Понимаю, — сказал я.

Пока мои родители не увлеклись коллекционированием произведений искусства, они покупали много всего замечательного. И самая лучшая вещь — бетонная садовая скульптура, которую они где-то отыскали в начале 1960-х. Это мухомор — наверно, фута три высотой — с красной шляпкой в крапинку. У подножия гриба удобно устроился добродушный гном. Отец поставил гриб на заднем дворе, и нас с сестрами поразило — да и теперь поражает — лицо гнома. Он настолько примирен с жизнью! Другие плачут и места себе не находят, когда их вкус ругают или осмеивают, но гном абсолютно спокоен. С бороды свисают сосульки, на остроносые башмаки карабкаются слизняки. «И что с того? — словно бы говорит гном. — Дело житейское». Даже в переходном возрасте, когда у нас развилось чувство иронии, мы никогда не подозревали нашего гнома в пошлости. Никто ни разу не воткнул ему в рот зажженную сигарету, никто не осквернил его, пририсовав половые органы, как случалось с Мистером Аэростатом или маминой Кухонной Колдуньей [6]. Мы с сестрами поочередно покинули родительский дом, и задний двор превратился в свалку. Под сломанными велосипедами и кучами неизрасходованных стройматериалов обосновались змеи, но, приезжая погостить, каждый из нас, собрав волю в кулак, храбро шел во двор ради аудиенции у Мистера Мухомора.

— Далась вам эта статуэтка, — говорила мама. — Фу-ты ну-ты, можно подумать, будто вы в трейлере выросли. Стоя у себя в гостиной в окружении своего собрания, мать часто предостерегала нас, что столкновение со смертью пробуждает в людях худшие черты характера. — Вы-то думаете, что между собой ладите, но только погодите, пока нас с отцом не станет и вам придется делить наследство. Тогда увидите, какие вы оглоеды.

Мы с сестрами всегда воображали, что, когда пробьет час, спокойно пройдем по дому, помечая вещи табличками со своими именами. Тарелки для десерта — Лайзе, миксер — Эми, и так далее, никаких раздоров. Но, как это ни досадно, мы обнаружили, что мухомор хотят заполучить все — и ничего, кроме мухомора. Он олицетворяет, какими когда-то были наши родители, и мы считаем его произведением искусства — в отличие от всех вещей в комнатах. Так и вижу, как после смерти отца мы бешеным галопом врываемся в двери, пробегаем мимо Хибель и Брэдлингтонов, мимо Треснувшего и Мистера Аэростата, по индейской территории, и, сталкивая друг дружку со ступенек, все, как один, поседевшие, несемся к бетонному мухомору.