В производственной и технологической сфере в мире также произошли принципиальные изменения, серьезно повлиявшие на социальную структуру общества. Наметившийся в 1980-х годах взлет робототехники несколько задержался в связи с глобальным перераспределением промышленных мощностей. Корпорациям в тот период оказалось экономически выгоднее переориентироваться на человеческие ресурсы ряда периферийных стран, превратив сотни миллионов выходцев из деревни в недорогих в содержании и легкозаменяемых роботов. Дешевизна рабочей силы Китая и других стран Юго-Восточной Азии сыграла решающую роль в переносе на их территорию большой доли мировой индустрии.
Однако промышленное развитие этих регионов неизбежно вызывает в них рост потребления, уровня жизни, и, в ещё большей степени, рост запросов и ожиданий. Вчерашние безропотные рабы объединяются в профсоюзы и начинают вести борьбу за свои права. Как следствие, рынок дешевой, и, вместе с тем, пригодной для использования в высокотехнологичном производстве, рабочей силы сегодня сокращается. А ещё оставшиеся неосвоенными территории, могущие стать новыми рынками дешевого труда, по целому ряду причин крайне трудны для освоения, и, в любом случае, потребуют затрат больших, чем массовая роботизация. Промышленные роботы, внедрение которых задержалось из-за доступности дешёвой рабочей силы, становятся всё привлекательнее. К примеру, Foxconn, один из крупнейших китайских производителей электроники, прославивший себя на весь мир особенно изощренно-бесчеловечной эксплуатацией рабочих, столкнувшись с сопротивлением профсоюзов, уже грозит заменить сотни тысяч работников машинами.
Таким образом, обрушение мирового рынка малоквалифицированной рабочей силы – актуальнейший и неизбежный этап нашего времени. Эпоха живого конвейерного раба, встроенного в сложную технологическую цепочку, практически безграмотного, но обученного элементарной дисциплине и выполнению простейших операций, подходит к концу. Его содержание в новых условиях обходится слишком дорого, к тому же он привносит в технологические процессы совершенно нежелательный там человеческий фактор.
Это обрушение идет уже сегодня, у нас на глазах. Наступление на права низкоквалифицированных работников приобрело массовый характер. Во всем мире происходит их массовая прекаризация, вытеснение на маргинальную обочину, где царит временный найм, и трудовые отношения, могут быть расторгнуты работодателем в любое время. Причем, это особенно заметно именно в индустриальных странах. Такое наступление на права пролетариата стало возможным по единственной причине: рыночная ценность единственной собственности, которой он владеет – его собственного неквалифицированного труда, резко упала. В огромном числе случаев она упала до нулевой отметки, то есть его труд может быть востребован только в дотируемых отраслях, фактически не приносящих дохода и поддерживаемых искусственно в качестве временной меры, либо по социальным, либо по структурным соображениям. Это поколебало статус данной категории пролетариев, как собственников – а, как уже было сказано, в условиях индустриальной формации только собственники являются субъектами права. Налицо, таким образом, все признаки разложения в новых условиях одного из ключевых классов индустриальной формации.
Одновременно разлагается, утрачивая свои позиции, и второй класс индустриальной формации – буржуазия. Номинальное право собственности и реальное право управлять ею все сильнее разрываются и отдаляются друг от друга. Крупные личные состояния утрачивают смысл: личное потребление их владельца, даже при самых нескромных запросах, в любом случае составляет незначительную долю имеющихся ресурсов. Самостоятельно управлять таким состоянием тоже невозможно – здесь требуется целая команда специалистов. Существование крупного состояния, сосредоточенного в одних руках, имеет смысл только в тех случаях, когда владелец с его помощью воплощает в жизнь какую-либо идею, техническую, или социальную, выстраивая деятельность команды управляющих именно в этом направлении. Иными словами, любое крупное состояние, превышающее некоторый предел, определяемый уровнем личного потребления, имеет смысл только как инструмент коллективной социальной и творческой деятельности.
Большая же часть крупных состояний сегодня абсолютно деперсонифицирована, и находится не в личной, а в корпоративной собственности. Кроме того все большую долю мирового капитала составляет капитал, получаемый при помощи финансовых инструментов высокого уровня, уже в полном отрыве от каких бы то ни было вещественных форм. Иными словами, самым распространенным видом собственника становится обладатель некоторого количества акций или иных ценных бумаг, а единственной целью такого владения является получение ренты. При этом, сумма ренты, превышающая личное потребление, опять-таки, оказывается лишена какого-либо практического смысла (см. выше). Таким образом, личный капитал все в большей мере приобретает распределительную функцию, связанную с обеспечением личного потребления его владельцев, во-первых, и становится инструментом их творчества – во-вторых. Большая же часть капитала обобществляется.
Здесь, правда, позволительно задаться вопросом: насколько она социализируется, обобществляясь? Не является ли такое обобществление в рамках корпораций откатом назад, к доиндустриальной формации?
Действительно, в условиях «разбавления» индустриального мира доиндустриальными элементами, что обязательно происходит в первой фазе очередного цикла его расширения, и о чем уже шла речь выше, подобные процессы несут в себе серьезные риски. Профессиональная группа менеджеров, являясь в условиях индустриального общества межклассовой группой, в которую входят как представители буржуазии, так и представители пролетариата (в каждом конкретном случае это определяется по тому, что составляет основную долю доходов данного лица: вознаграждение за нынешнюю работу по найму, или рента, получаемая от сумм, накопленных за время работы по найму ранее) испытывает сильнейшие соблазны, связанные с переходом на сторону доиндустриальных классов. В случае отката к доиндустриальному обществу, эта группа, безусловно, повышает свой статус, переходя в ряды сеньорального класса – и загоняя в ряды юнитов прекаризованный пролетариат.
Практические единственной, но очень серьезной линией обороны, на которой и организуется сопротивление такому откату, оказывается, как уже говорилось, культурный барьер. Именно на его основе и возникает, во-первых, гражданское сопротивление большей части общества, а, во-вторых, неприятие отката к доиндустриальным отношениям со стороны значительной части самих менеджеров, воспитанных и сформированных как личности в условиях именно индустриальной формации. Но, как явствует из сказанного выше, в условиях первой фазы расширения индустриального мира на территорию доиндустриального, сторонники и защитники индустриальной формации, как среди активистов гражданского общества, так и в рядах профессиональной менеджерской корпорации могут в какой-то момент оказаться в меньшинстве. Прогресс человечества исторически неизбежен только стратегически, а вот тактически он несет в себе постоянный риск срыва и отката назад. Причем, такие тактические отступления, как уже было сказано, вполне могут длиться веками и определять жизнь миллиардов людей на протяжении нескольких поколений.
Но если срыва в доиндустриальный мир удастся избежать – а такой сценарий, несмотря на все сложности и риски, является сегодня все-таки более вероятным, то, как будут развиваться события в дальнейшем?
Отметим важные для понимания дальнейшего хода событий детали. Начнем с того, что рынок востребованного труда никуда не исчезает. Меняется лишь структура спроса: востребованным оказывается все, что не поддается автоматизации. Это, во-первых, некоторое число мест в промышленности – квалифицированные специалисты, в том числе и те, кто обеспечивает работу автоматизированных комплексов, и квалифицированные менеджеры.
