Победа не была легкой для защитников миссии Иисуса, потому что ереси продолжали быстро распространяться и после II в., несмотря на все усилия, принимаемые Иренеем в богословской области и Константином в области политической, чтобы упрочить юную ортодоксию.

Если все эти ереси немного отличались друг от друга в плане богословия, то у них было много общих главных факторов: гностические или отмеченные гностицизмом, они отрицали иерархизированную структуру Рима и проповедовали личный опыт вместо слепой веры. Дуалистические, они рассматривали добро и зло скорее как элементы бесконечного космического целого, а не под углом чисто земных этических понятий. Наконец, Иисус для них был смертным, родившимся по-человечески от человеческих родителей; быть может, он был пророком, вдохновленным свыше, но не имеющим ничего божественного, который умер на кресте или избежал этой смерти. Ставя акцент на человеческой сущности Иисуса, они ссылались прежде всего на авторитет св. Павла, писавшего в послании к римлянам: «Иисус Христос, Господь наш, родился от семени Давидова по плоти».

Но самой серьезной ересью той эпохи, вероятно, было манихейство, смесь гностического христианства и элементов, заимствованных из культа зороастра и Митры. Она была делом рук Мани (или, по-гречески, Манеса), родившегося в Багдаде в 214 г. и введенного в очень молодом возрасте в секту персидских мистиков в белых одеждах, практикующих аскетизм, целибат и крещение. Свою собственную доктрину Мани начал проповедовать в 240 г. и, по примеру Иисуса, быстро стал знаменитым, благодаря своему искусству целителя и заклинателя злых духов. Говорили, что он родился от девственницы — необходимое тогда условие для получения признания божественности, — впрочем, его называли «новым Иисусом» или же еще Спасителем, Апостолом, Озарителем, Хозяином смерти, Лоцманом и Рулевым — два последних термина, как мы уже видели, означают также Навигатора, то есть великого магистра Сионской Общины…

По мнению многочисленных арабских историков, он написал некоторое количество работ, предназначенных прежде всего для того, чтобы раскрыть все то, на что Иисус лишь двусмысленно намекнул. Предшественниками последнего были Заратустра и Будда; все они получили одинаковое образование, идущее из одного источника и имеющее основой гностический дуализм, связанный с великими законами всемирной космологии. Фундамент его доктрины стоял также на суествовании двух противоположных Принципов добра и зла, света и тьмы — вечный конфликт, смыслом которого, очевидно, являлась человеческая душа.

Как позже катары, Мани верил в перевоплощение и в класс посвященных, избранных ввиду их привилегированного положения. Для него Иисус был «сыном Вдовы» (термин, как мы помним, используемый франкмасонами), существом по сути своей смертным, божественный облик которого был лишь символическим, и который не умер на кресте, потому что его заменил другой.

Посаженный в тюрьму по королевскому приказу в 276 г., Мани окончил свою жизнь трагически. Забитый до смерти, с содранной кожей и отрубленной головой, с искалеченным телом (вероятно, чтобы помешать возможному воскресению), он был представлен публике. Тем не менее, влияние Мани пережило это мученичество, и его доктрина, «манихейство», как бы получила второе дыхание; оно распространилось по всему христианизированному миру с невообразимой быстротой, и напрасно его пытались уничтожить: оно противостояло всем атакам, а его влияние прошло в мыслях св. Августина довольно далеко в Средние Века. Центры манихеев, особенно хорошо укоренившихся в Испании и на юге Франции, установили в эпоху крестовых походов тесные связи с итальянскими и болгарскими манихеями, и сегодня известно, что катары произошли далеко не от болгарских богомилов, как долго считалось, а имели своими предками первых французских манихеев. Таким образом, война с альбигойцами была войной с манихейством, и, несмотря на усилия Рима, слово выжило и через века дошло до нас.

Такой же была и судьба арианства, которое серьезно угрожало христианской ортодоксии в течение всего ее первого тысячелетия. Появившийся на свет в Александрии около 256 г. и умерший в 335 г., Арий отрицал божественную природу Иисуса, признавая его единственно обыкновенным пророком; Бог, на самом деле, существо уникальное, верховное и всемогущее, не могло ни войти в плоть, ни страдать и еще менее того подвергнуться смерти и унижениям — теория, впрочем, имеющая кое-что общее с теориями некоторых иудаистских сект, например, эбионитов, многочисленных в Александрии и способных сильно повлиять на ее действие. Добавим, что этот образ Бога, который не скомпрометировал себя с земным миром, имел тогда большой успех на всем Западе, потому, вероятно, что он казался более соответствующим идеальному представлению о высшей божественности.

Собор в Никее осудил арианство в 325 г., и, однако, Константин, особенно на склоне своих дней, не скрывал своих симпатий к этой еретической доктрине. Так же было и с его сыном Констанцием, инициатором многочисленных соборов, результатом которых было изгнание для многих вождей православной Церкви. В 360 г. арианство было близко к тому, чтобы окончательно сместить римское христианство, прежде чем быть снова осужденным официально в 381 г. Однако, влияние его не прекращало распространяться, и когда в V в. Меровинги пришли к власти, епископства христианского мира были либо вакантными, либо арианскими.

Готы, язычники, обращенные в арианство в IV в., считали себя его самыми ярыми сторонниками; свевы, аланы, лангобарды, вандалы, бургунды и остготы тоже были арианами, как, впрочем, и вестготы, которые в 480 г. разграбили Рим и разрушили все христианские храмы. Если накануне пришествия Хлодвига первые Меровинги были готовы принять какую-нибудь религию, то это, конечно, было христианство Ария, которое исповедовали их ближайшие соседи — вестготы и бургунды.

Впоследствии христианство стало полновластным хозяином в Испании, в Пиренеях и на юге Галлии, где нашла себе убежище семья Иисуса. Следовательно, вполне уместно думать, что благодаря законам вестготов-ариан, ей нечего было бояться никаких преследований, и что она, наоборот, смогла бы породниться с местной знатью, прежде чем слиться с франками, чтобы породить Меровингов. Этому, впрочем, существует доказательство — некоторые семитские имена в вестготской королевской семье, например, Бера, отец второй жены Дагоберта II, имя, которое много раз возвращается в вестготско-меровингскую генеалогию, пошедшую от Дагоберта II и Сигиберта IV. Со своей стороны. Церковь также считала, что сын Дагоберта был обращен в арианство, — гипотеза вполне правдоподобная, ибо, несмотря на пакт, подписанный Римом и Хлодвигом, все Меровинги благосклонно относились к этой религии, а Хильперик, между прочим, никогда не пытался скрыть своего к ней отношения.

Если арианство не было враждебно иудаизму, то оно не было враждебно и исламу, который в VII в. пронесся словно метеор по небу религий. Как для первого, так и для второго, Иисус, упоминаемый в Коране более тридцати раз, был ни кем иным, как пророком, таким же, как Магомет, глашатай и посланник высшего Бога, но совершенно человеческое существо. Наконец, как Василид и Мани, Коран открыто заявляет, что Иисус не умер на кресте: «… Они не убили его и не распяли, но на их глазах его заменили двойником». И некоторые мусульманские комментаторы исламского текста добавляют, что Симон из Сирены занял его место на кресте; другие упоминают событие, пережитое Иисусом, который присутствовал в качестве зрителя при распятии другого, спрятавшись за выступом стены, — версия, совпадающая с той, что изложена в рукописях Наг Хаммади.

Не нужно уточнять, с какой силой и с каким убеждением, будь то ценой кровавых расправ, все вышеназванные ереси утверждали человеческую и смертную природу личности Иисуса. Но ни те, ни другие никогда не были в состоянии формально доказать свои утверждения. Кроме намеков, встречающихся в рукописях Наг Хаммади, ничто в действительности не могло в бесспорной манере показать возможность наличия прямого потомства Иисуса. Конечно, можно было бы, и не без причины, предположить также, что некоторые очень древние документы, архивы или генеалогии систематически уничтожались в ходе многочисленных расправ, учиняемых над теми, кто пренебрегал авторитетом Рима; даже насилие и ярость Церкви по отношению к ним, не подчеркивали ли они ее страх через посредство подобных «отклонений» увидеть, что на свет выходят некие неудобные для нее истины, прежде чем убедить и воссиять?..