Только раз Соничка, будучи гимназисткой, влюбилась не в Георгия, а в своего учителя словесности, «необыкновенного человека», который умел говорить такие, например, гениальные вещи: «Преимущество литературного слова перед музыкой, живописью и скульптурой заключается в том, что оно производит сильное впечатление на всех людей» (стр. 197)…
Соничка и к «необыкновенному человеку» всячески липла, но его г. Лазаревский быстро уморил в Крыму, и Соничка, оставшись ни при чем, собралась «поступить на курсы и утопить свое горе в холодной науке» (стр. 240).
О стиле «Девушек» вряд ли еще нужно говорить после приведенных цитат. Тайное желание г. Лазаревского – писать «под Чехова»; но это ему не удается нисколько. Он ближе к любому чеховскому герою, чем к его творцу. Гимназическое надсонианство у г. Лазаревского смешано с радостным влечением к наивной порнографии. Не без приятности писал г. Лазаревский свою книгу; удивляюсь, что кончил: «Приключения Сонички» можно растянуть еще томов на десять. Придя в возраст – Соничка, очевидно, не изменится; в гимназии, на курсах, в столице, в провинции – она, ведь, все та же, – маленькая, пошленькая, грязненькая, невежественная любимица г. Лазаревского; и в 45 лет она так же будет влюбляться в Георгия. Только вот «рыжеватые волосы» выпадут, да и «аромат женского тела пропадает у них (?) после тридцати лет» (стр. 131), пожалуй, г. Борису Лазаревскому писать о такой Соиичке нет никакого удовольствия.
Да, печальная книга, печальная история, печальным языком она написана. И все же, если бы пришлось выбирать (выбирать, слава Богу, не нужно, но если бы пришлось!) между «Девушками» г. Лазаревского и той книгой, к которой и сейчас перейду, – я сказал бы: нет, пусть Надсон, пусть Георгий, подсматривающий в щелку, пусть «величественная природа Кавказа», пусть «любая открытка Богданова-Бельского» (все, что так любят герои Б. Лазаревского), пусть сам г. Лазаревский, только не –
Иван Рукавишников. («Сны»). Есть такие книжки. Сразу можно узнать, что это за сорт, довольно выписать четверть любой странички.
«И ушли белые по многослойному пурпуру беззвучно. И я знал, что закрылись двери. Здравствуй, царица!
И был мне ответ. Иной, чем тогда.
И был я один. И были вдвоем. Под небом Солнца, под небом Луны, под сводами красного камня, то не видящими Солнца, то не видящими Луны… И попирал я пурпур, одеяние сильных мира»…
Если бы кто-нибудь захотел знать, что дальше – отсылаю его к 33 странице книги. Но дальше то же самое.
Вот сон «Проклятый»; начинается он так:
«Стонала земля под копытами черного коня. Цепкие черные руки ночного леса били нас…». «И тряслось перед глазами моими белое лицо старика, зиял рот его, зияли глаза. И в уши мои били камни слов старика:
– Будь проклят! Будь проклят! Будь проклят!» и т. д.
Это «Сны» не виденные, даже не придуманные, а вымученные, в холодном поту, в отчаянии от собственной бездарности. Неужели г. Иван Рукавишников и теперь еще не замечает, чем кончилось его нечеловеческое напряжение? Неужели думает, что это «поэтическая проза», а не жалкое, старое (очень старое!), противное безвкусие?
Не только г. Лазаревского всякий предпочтет этим проклятым «снам», но даже
С. Т. Семенов. «Девичья погибель» (изд. 3, «Посредника») – и тот лучше. Хотя очень он плох. Не то, что плох – а просто вне литературы.
Г. Семенов – крестьянин. Помнится, один его рассказ был напечатан в «Вестнике Европы» с длинным предисловием Льва Толстого. Это обстоятельство так уясняет труды г. Семенова, что о них можно бы судить и не раскрывая книги. Несуществующей язык, не крестьянский, и не интеллигентский, а какая-то полугладкая, унылая смесь из обоих. Определенное нравоучение в каждом рассказе. Книг г. Семенов написал много, и «Девичья погибель», оказывается, выходит уже третьим изданием. Это меня очень удивляет. Для кого, собственно, издаются и пишутся такие книги? Кто читатели г. Семенова? Интеллигенты, даже интересующиеся народом, его читать не станут: из этих гладко-сладких побасенок ничего нельзя узнать нового. Да и очень уж терпко и скучно читать такую книгу человеку мало-мальски знакомому с литературой. Народу, что ли, нужны сочинения г. Семенова? Ну, нет, народ от них первый отвернется. Примитивными нравоучениями его не прельстишь (да и не исправишь), не прельстишь также и описаниями, как лошадь засупонивают. Мужик это знает, ему это скучно, до смерти и так надоело. От книжки он требует иного – и прав. Лев Толстой, превознося г. Семенова, тоже прав по-своему; но ведь известно, что Лев Толстой, как ни любит народ, все же нелюбовь к литературе у него сильнее любви к народу. Ему кажется, что «хороший» народ будет очень доволен плохими книгами г. Семенова. А по-моему, всякий народ: и дурной и хороший, достоин лучшей о нем заботы, и вполне прав, отвечая таким Семеновым: «Не корми меня тем, чего я не ем».
Довольно о «прекрасной литературе» (bel-lettres) на этот раз. Передо мной еще две книги, которые к «прекрасной литературе» не относятся. Не относятся они к ней и в прямом смысле, однако сказать о них несколько слов все же стоит.
Первая книга –
Евгений Чириков. «Тихий омут» (картинки дореволюционной провинции. Московское кн-во).
Вторая –
А. С. Панкратов. «Ищущие Бога» (очерки современных религиозных исканий и настроений).
На первой книге, «Тихий омут», я не буду долго останавливаться. Имя Евгения Чирикова известно, как повествователя, романиста и драматурга. Я не большой поклонник его «художественных» творений, но их сейчас не буду касаться; скажу только, что и книга, вроде «Тихого омута», с подзаголовком «Картинки», должна была бы носить признаки художественности, если бы у автора она вообще имелась. Но этого нет. «Тихий омут» – просто-напросто кучка мелких газетных вырезок, провинциальных корреспонденций, написанных серым, тяжелым языком заурядного репортера. Потуги на обличительное остроумие жалки и обычны. Но этого мало: не только вырезки из газет, но из старых газет, десятилетних и даже четырнадцатилетних! С каким интересом читается этот плоский репортаж конца XIX века, эти сказания о «Лягушках» и о «юбилее Якова Ивановича», написанные не только нудно, но еще «по-эзоповски» (цензура!), – легко себе представить. Мы тысячу раз будем возвращаться к Щедрину и Глебу Успенскому, – но, во-вторых, они писали, а не мазали «левой ногой» репортерские анекдотцы для завтрашнего газетного номера, во-вторых, они не издают сегодня своих сочинений в виде «новых книг». Я решительно не понимаю этого «действия» г. Чирикова: для чего он собирал и наконец сброшюровал в толстый томище весь этот хлам? Не прибавил он ни одного лавра к венку писателя (если венок имеется). Боюсь теперь, что ободренный примером какой-нибудь «сотрудник» петербургской газеты издаст «новую книгу» – сборник своих интервью за 1890 г. Что ж, придется и об этой книге давать отзыв…
Г. Панкратов, – автор очерков «Ищущие Бога», – тоже репортер, как и г. Чириков, тоже не без интервьюерства; но книга его тем не менее представляет известный интерес. Прежде всего – она современна. Современна по сообщениям (этим отчасти оправдана ее газетность) и современна по теме. Впрочем, интересующиеся темой в книге г. Панкратова ничего для себя не найдут. Как всякий рядовой газетный «наблюдатель» – он не разбирается в материале, не отличает значительного от незначительного, нужного от ненужного; всему, что он видел и слышал, – одинаковое место, одинаковый почет.
При этом условии нечего, конечно, и говорить о «художественности» или «нехудожественности» книги г. Панкратова. Слишком известно, что искусство, творчество – все в «выборе», в отборе значительного, нужного, среди ненужного, во взвешивании (все равно на каких весах). Г. Панкратов пишет довольно гладко, больше с него и требовать нечего. Его можно прочесть с интересом, раз виденное им существует в действительности… и если, конечно, наблюдения переданы верно.
То, что мы узнаем, например, об истории «братцев» Иоанна московского и Иоанна петербургского, об отношении к ним народа, власти государственной и власти церковной – очень любопытно. Любопытны все данные фактические, и, если бы им можно было верить вполне, если бы фотографичность г. Панкратова была идеальной – книжка решительно сослужила бы свою скромную службу.
