Писатель нерешительно замотал головой, более оттого, что вопрошавший встряхивал его перед каждым вопросом.

– А, если не прочел, – продолжил Шуб-Халаш, – то отчего решился обезобразить ее своей презренной писаниной?

– Но ведь, – писатель попытался вырваться из железной хватки, но ему не удалось даже ослабить ее, – ведь были же прецеденты. Бог Пан, например. Или большинство богов Египта, они, напротив…

– К супруге моей эти непристойные домыслы не имеют ни малейшего отношения. Мы – другие боги. Вот Азатота, вседержителя хаоса, можешь описывать как угодно, ему от этого ничего не станет, ибо он единственный из нас, кто не имеет обличья и никогда не будет его иметь. А мою жену трогать не смей. Не смей даже в мыслях, коли не ведаешь о ней ничего!

– Нет… видите ли, я… видел ее во сне. Всю ту сцену, что описал в рассказе, вот честное слово. Видел женщину с ногами козлицы, которую мужчины, поклонявшиеся ей, именовали Шуб-Ниггурат. Видел, как она благосклонно внимала их молитвам и прошениям – о сути их желаний, пускай и нескромных – я тоже подробно описал. А затем богиня забрала с собой, всех шестерых, в неведомое и еще…

При этих словах женщина явственно побледнела и разом перестала плакать, испуганно вглядываясь в спину своего мужа и повелителя. Но тот, не имея глаз на затылке, не видел перемены и смотрел лишь на своего обидчика.

– Это твое последнее слово о моей супруге. Сейчас ты пожалеешь, что не умер пять минут назад, – при этих словах писатель, освобожденный из плена рук Шуб-Халаша, испуганно вжался в стенку, где хранились книги, оставшиеся с институтских времен. Пальцы стали автоматически шарить по полкам, ища фолиант потолще, перебирая «Органическую химию» Глинки, «Теоретические основы электротехники» Бессонова, «Физику» Джанколи, «Последнее приближение числа π» в трех томах, «Властелина колец» Толкина. Опус последнего автора, невесть какими судьбами попавшего в подобное общество, оказался наиболее предпочтительным – в толщину книга достигала полутора вершков. Мой приятель незаметно выдвинул тысячестраничный том и приготовился к худшему.

Но тут ему на помощь совсем неожиданно пришла Шуб-Ниггурат. Она коснулась тонкими пальчиками мускулов на руке мужа и произнесла чудотворным шепотком:

– Ну не сейчас же. Пускай сперва исправит.

– Но я же видел вас… – пискнул писатель, и тут же благоразумно смолк, добавив: – На что править-то?

– На то, что я узрел при первой встрече с бесподобной Ниггурат. Моя жена пребывала в красоте своей от макушки до пяток, все прочие боги и богини, даже безобличный Азатот, преклонялись перед ее красотой. Пока ты… – он вперил в грудь писателя мощный указательный палец, размерами своими походивший на писателеву руку, но вперил больше для острастки. – Заново переписывай и рассылай по электронной почте всем своим друзьям виртуальным. С уведомлением стереть предыдущую копию и обязательно заменить новой, рассылай всем шести: я по предыдущему письму твоему смотрю, копий ровно столько было. И на страничке своей в Сети тоже замени, как только исправишь. Ну, шевелись же, окаянный!

Писатель, внутренне пораженный образованностью прибывших к нему богов в человеческой технике, принялся торопливо править текст, руководствуясь отрывистыми фразами Шуб-Халаша и поглядывая искоса на его супругу. Затем он разослал исправленный и одобренный текст шести адресатам и заменил рассказ на сетевом адресе. Через десять минут – будто кто нарочно ждал, – в гостевой книге появился новый отзыв. Послание было коротким и простым как валенок:

«По-моему, то же самое, только сбоку. Вот за той я бы пошел, не раздумывая. А эта – банальная какая-то, уж не обессудь. Что у нас своих красавиц мало, чтоб еще за чужими невесть куда шляться?». Подпись была странная: Ихтиандр.

Прочтя отклик, Шуб-Халаш покачал головой.

– Сам мутант – вот и лезет. Ладно, с ним я тоже разберусь, – и обернувшись к жене, прибавил: – Милая моя, тебе не кажется, что повествуя о прелестях твоих, все же перестарался наш графоман. В этом мире о красоте твоей через него слава пойдет… право, же, несколько однобокая.

– Да уж лучше, чем ничего, – ответствовала супруга. И тут же прикусила язычок. Шуб-Халаш медленно повернулся к ней. – Я только сказать хотела, что сейчас лучше, чем было. Ведь надо же такое написать…

– Но ведь сам Лавкрафт вас описал, и вы на него не в обиде, – неожиданно осмелел писатель, не замечая, что влез в семейный спор и здорово выгораживает Ниггурат. – Он-то ведь откуда-то о вас узнал.

– Книжки правильные читал, – произнес Шуб-Халаш, отвлекаясь от созерцания побледневшей супруги. – «Некрономикон» аль-Хазреда.

– А сам аль-Хазред что читал?

– Ничего не читал, не умел.

– Как… не умел?

– Так. Неграмотный житель сельской глубинки невдалеке от Дамаска. Обкурившись опия, видел сны, о коих повествовал, кому ни попадя. Сим поступком своим завоевал преизрядную популярность, особенно среди безработной молодежи. Время тогда было неспокойное, – не без удовольствия принялся вспоминать Шуб-Халаш, – пророки, безумцы и юродивые большим почитанием пользовались. А причины все на поверхности. Они и тебе, борзописец, известны, уже по своим смутным временам. И тогда происходило подобное: распад халифата Омейядов, чьей столицей и был Дамаск, на мелкие государства, ищущие поддержки у других правителей, посильнее, бесконечные войны с соседями, опустошившие казну, да продажность высших государевых лиц… И закономерный итог: народное восстание под предводительством Абу Муслима, открывшее врагам ворота в Дамаск. Власть перешла к жестокому и коварному аль-Мансуру, из династии Аббасидов, силой воинства своего мигом справившегося с бунтом Абу Муслима. Ну, скажи, как тут простому человеку, потерявшему последнее в распрях, не услышать голоса безумца, именующего себя открывшим истину.

Шуб-Халаш окончательно сменил гнев на милость и продолжал умиротворенным, насколько это возможно, голосом:

– В те неспокойные времена, вскоре после падения Дамаска, и был написан «Некрономикон» – учениками аль-Хазреда, коих у него было во множестве. Мы с Ниггурат не вошли в сей труд…

– У нас был медовый месяц, – уточнила супруга, склонив голову на сгиб локтя своего мужа – выше достать она не могла. Шуб-Халаш оттаял окончательно.

– Супруга моя хочет сказать, что ни аль-Хазред, ни ученики его не знали о нас. Нет, конечно, о половине моей слухи ходили среди прочих богов, о красоте ее в особенности, я же, как и положено достойному мужу, старался держаться в тени небесноликой супруги. Когда же время празднеств наших вышло, и мы вернулись из далекого путешествия своего, оказалось, что аль-Хазред ко времени тому уже умер от передозировки своего зелья, ученики его разошлись по городам и весям с повестями о таинствах иного мира. Так что видеть сны с участием нашим стало, увы, некому. И потому в книге аль-Хазредовой я не помянут вовсе, а супруга моя – лишь именем своим да достоинствами. Которым ты осмелился придать эдакое невыразимо мерзостное обличье.

– Я больше не буду, – пообещал мой знакомый, вновь касаясь выдвинутого тома Толкина и давая про себя зарок никогда более не писать рассказов о таинственных богах Лавкрафта, а перенестись лучше в прекрасный, полный чудес и загадок мир Средиземья.

Шуб-Халаш хмыкнул.

– Мы посмотрим, – пообещал он. – Проконтролируем искренность твою. Хорошо еще, что у странички твоей в Сети так мало посетителей.

Мой знакомый, задетый за живое этими словами, покраснел как маков цвет и опустил очи долу.

– Верно, дорогой, – прощебетала Ниггурат, – а то у людей такие извращенные вкусы, я тебе скажу. Простой красоты им давно уже мало, им, видите ли, «изюминку» какую-нибудь подавай. Истинная красота им, видите ли, приелась. Не воспринимают они истинную красоту, как ни старайся перед их равнодушными взорами. Ну еще бы – насмотрятся в Интернете своем, такого, что волосы дыбом встают, – так после их и не проймешь ничем, разве что переплюнув видимое там…