— Сколько тебе лет? — обратился центурион к Плавту, когда тот зашипел от боли после очередного прикосновения санитарки.

— Не помню, — покачал головой солдат. — Кажется, сорок один стукнуло на майские календы.

«Не может быть! — подумал Спиций. — Совсем обеспамятел старик».

Он был уверен — да Плавт и выглядел так, — что старому легионеру не меньше шестидесяти с гаком.

— А сколько лет ты уже в этом окопе? — продолжал он, не вступая в спор. Ему хотелось отвлечь старика от боли, которую причиняла перевязка.

— Всю жизнь, — ответил Немесий просто.

— Я бы тоже так ответил, если бы меня спросили, — вставил Гончий. — Хотя я здесь четвёртый год, но кажется, что всю жизнь.

— А мне не кажется, — сварливо оборвал его Плавт. Похоже, он не очень любил Клавдия. Впрочем, Гончего мало кто любил. — Я действительно всю жизнь в этом окопе. Я в нём родился. Моим отцом был Луций Констриктор, если тебе что-нибудь говорит это имя.

Спиций конечно же слышал о легендарном Луции Констрикторе. Гончий, кажется, тоже был о нём наслышан, потому что почтительно дёрнул лохматой бровью. Вслух он пробормотал наигранно недоверчиво:

— Ну-ну, рассказывай…

— Я родился на южном склоне, — обратился Плавт к центуриону, старательно не замечая Клавдия, — там, где сейчас стоят ацтеки. Это после передислокации их туда поставили, а раньше там стояла центурия Констриктора. Тогда ещё не было восьмой окопной линии, да и народу воевало поменьше.

«Что ж, — подумал Спиций, — пусть ему даже сорок один, как он говорит. Это сколько же лет уже тянется война? Говорили, что семьдесят, но…»

— А мой отец родился вот на том самом месте, где ты стоишь, центурион, — продолжал Плавт. — Тогда здесь был командный пункт девятого Триумфального легиона, в котором он и состоял. Это уж когда весь легион полёг в Атаке Одиннадцати, и остались от него только пятеро солдат, отца моего перевели в легион Жаворонков. А годом позже моя мать, Цецилия Понта, погибла в газовой атаке врага.

Санитарка закончила с перевязкой, бросила украдкой быстрый взгляд на Спиция, потупилась. Клавдий язвительно оскалился — он-то, в отличие от центуриона, давно замечал эти торопливые девичьи взгляды из-под ресниц на обветренное, мужественное, словно вырубленное топором лицо вояки.

Когда Айгуль, скользя по грязи, пробиралась мимо него, Клавдий хлопнул её по заду и зашёлся в смехе — заржал жеребцом, заревел медведем. Марк Спиций бросил на него неприязненный взгляд, повернулся идти.

— Ладно, Немесий, — кивнул он раненому, — не унывай. Ещё повоюем.

— Да, центурион, — охотно подхватил тот. — Я не унываю. Новая рука, конечно, не вырастет, но и старая была не больно-то мне нужна. Щит как-нибудь приноровлюсь держать, а для меча вполне хватит и одной руки.

Махнув Клавдию, чтобы не следовал за ним, Спиций спустился в небольшую падь, где группа жилистых поджарых египтян в тростниковых юбках меланхолично и медленно рыла в обход Склизлого болота девятую линию.

— Эй, Монту, — окликнул Спиций десятника.

— Да, господин? — худощавый смуглый Монту поднял голову, отставил на время лопату.

— Сколько уже?

— Полтора стадия, господин.

— Мало.

— Увы, господин. Земля очень мокрая. Болото.

— Скажи рабам: если не сделаете до сумерек три стадия, умрёт каждый третий.

— Да, господин.

— Работайте.

Он уже подходил к полевой кухне и обонял запах варёной полбы с вяленой рыбой, когда навстречу метнулся низенький малаец из второго штрафбата. Спиций непроизвольно отступил, наполовину обнажил меч — от этих кули можно ожидать чего угодно: впадёт такой в амок, подбежит сзади и с диким смехом всадит тебе в шею свой волнистый крис. А Марк Спиций не торопится стать молчаливым воином Мёртвого легиона.

Снова отчётливо вспомнился лепесток жасмина, прилипший к белосахарной груди Камиллы, у самого соска. Она улыбалась, отжимая рыжие волосы.

Она же что-то говорила тогда… Что-то об их будущем… Но что?

Малаец, услышал лязг меча, отпрянул, остановился, почтительно согнулся в полупоклоне.

— Плости, центулиона, — залопотал он с жутким акцентом (наверное, первогодок). — Не убивать меня, центулиона, я весть даваю тебе.

— Говори, — бросил Спиций, опуская меч обратно в ножны.

— Звонила гелцога фон Салатен на телефона, говолила, сто осень слосьна-слосьна центулиона быть на пеледовая. Война насинацца.

«Неужели враг надумал атаковать? — мелькнуло в голове. — Казаки, монголы, ракеты… Но как-то быстро они решились… Или успею поесть?»

— Осень слосьна-слосьна, — лопотал малаец. — Фона Салатен говолила война плямо сяс насинацца узе. Центулиона безать-безать пеледовая, поднимати своя солдата.

Спиций раздражённо сплюнул, гордо повернулся и умеренно быстрым шагом отправился обратно.

Когда малаец уже не мог его видеть в окопах, лишь тогда перешёл на бег. Хотя трудно было назвать бегом это суетливое копошение в грязи, падения, пыхтение и проклятья. Моросящий дождь опять сменился крупой — то ли снег, то ли град.

— Началось! — встретил его возгласом фон Шлатцен, когда Спиций наконец добрался до командного пункта. — Пошли! — И показал холёным пальцем с длинным крашеным ногтем на юго-запад.

Там, в дыму, в грохоте разрывов и очередей, в брызгах грязи из-под конских копыт мчалась сквозь крупяную снежную пелену казачья сотня; блестели наконечники пик, мелькали на отмахе лезвия шашек. Следом накатывали чёрной прибойной волной не меньше тысячи татаро-монгол. Ползли по флангам бэтээры вперемежку с танками. В воздухе зависли два геликоптера и поливали огнём позиции ацтеков. Потом откуда-то жахнула «Игла» и одна вертушка дёрнулась, повалилась вниз, как подожжённая на лету муха.

— Таки нашли они наше слабое место, — пробормотал Спиций.

— Пока ещё стоят чёртовы ацтеки, — слабо отозвался герцог; а подбородок его дрожал, и синюшные губы едва шевелились и щёки окостенели бледностью. — Но выстоят ли…

— У них Мёртвая Голова в тылу и батальон СС по флангу, так что бежать им некуда.

— Да… да, — промямлил фон Шлатцен, а в глазах его, неотрывно следящих за визжащими накатывающими монголами, плескался первобытный страх.

Неженка. Трус. Педик.

Совсем рядом звякнула о брошенную каску пуля. Герцог торопливо присел, спрятался за бруствер, стараясь не смотреть на центуриона.

— Проклятые! — только и вымолвил он плаксиво.

А справа вдруг медленно поднялись из вражеских окопов мёртвые. Они словно неохотно вылезали на поверхность, то и дело оскальзываясь и падая — чёрные, облезлые, вонючие, равнодушные ко всему.

— Огнемётчиков туда надо, — Спиций указал на мертвецов. — Быстро!

— Да, да, — пролепетал вжавшийся в стенку окопа фон Шлатцен. — Командуйте, центурион.

Ещё правее, чуть в стороне от мертвецов проносилась по быстро уложенным на окопы настилам вражеская тяжёлая конница — полсотни рыцарей в начищенных доспехах. Навстречу им поднимался батальон туарегов под руководством ибн Ассада. Ревели верблюды, визжали разбойники с вечно закрытыми платком лицами, хлопали торопливые ружейные выстрелы. Дальше засели в кустарнике английские лучники и забрасывали накатывающую махину рыцарей стрелами.

Марк Спиций бросил последний взгляд на жалкого бледного герцога, сплюнул, выскочил из окопа, выдернул из ножен меч.

— Огнемётчики! — закричал он. — На правый фланг! Жечь мертвецов! Сожгите их в пар!

— Йоооуууу! — ответили несколько глоток, и люди с ранцами за спинами стали тяжело выбираться из окопов, держа наготове горелки.

— Центурия! — Марк обернулся к своим. — Клином в рукопашную, броском, напором! Бееей!

— Бееей! — подхватили легионеры, выбираясь из окопов.

— Золотой крест и сто сестерциев каждому, кто добежит до вражеских позиций! — гаркнул центурион. Сотня яростных глоток ответила ему радостным и хищным воем. И он, не глянув на сидящего на дне окопа фон Шлатцена, который раз за разом торопливо крестился, устремился вперёд.

В третий раз мелькнул перед внутренним взором Спиция белый жасминовый лепесток, прилипший к груди Камиллы у самого соска, маленького, коричневого. Она что-то говорила. Об их будущем. Или о прошлом? Спиций не помнил. Да и так ли всё это важно?.. Прошлого, наверное, не было. Будущего наверняка не будет.