Я, говорит, могу и не дождаться, когда она вырастет. И у меня, наконец, будет женское общество.

Слишком много у вас сыновей, говорю.

Сыновья у меня, говорит, замечательные. Но иногда от них просто спасу нет.

Вам нужен отдых, говорю. Поживите у нас, в нашем доме полно девчонок.

Поосторожнее с такими предложениями, говорит Бесс и подмигивает мне. Там, откуда я родом, обычно так предлагают переехать.

С виду Софи ребенок как ребенок, ничего не скажешь. А внутри — какая же это китайская девочка? Стоит пойти с ней в парк, она там такое вытворяет. Встанет в коляске, всю одежду снимет — и в фонтан ее.

Я кричу, Софи! Перестань!

А Софи только смеется как безумная. До меня с ней сидела эта сумасшедшая Эми-гитаристка. Дочь считала, что Эми — натура творческая. Вот еще выражение, которое в Китае редко когда услышишь. У нас говорят, трудно — нетрудно. Жизнь тяжелая — легкая. А в Америке дни напролет рассуждают о творчестве. Неудивительно, что я не могла даже смотреть на Эми в этой ее кофточке, коротюсенькой — пупок виден. Софи должна любить свое тело, считала Эми. Когда Софи стаскивала с себя памперс, Эми только смеялась. Когда Софи бегала без ничего, Эми говорила, что ей бы тоже не понравилось носить памперсы. Когда Софи делала пи-пи у нее на коленях, Эми смеялась и говорила, что в моче нет микробов. Когда Софи снимала сандалики, Эми говорила, что нет ничего полезней ходьбы босиком — это даже педиатры говорят. Вот почему Софи теперь ходит босиком, как нищенка. И вот почему Софи любит все с себя снять.

Гляди-ка! — кричат мальчишки в парке. Дурочка какая-то!

Софи, конечно, не понимает. Софи хлопает в ладоши, я одна говорю ей, что это совсем не смешно.

Семья Джона здесь ни при чем, говорит дочь. Просто Эми ей потакала, вот и все.

Но мне кажется, не будь она внутри дикой, не было бы босых ног, раздеваний и прочего.

Ты, говорю, маленькая с себя одежду не снимала. У моих друзей-китайцев, говорю, у всех дети. Но я не видела, чтобы кто-нибудь из них позволял себе дикие выходки.

Ой, ты знаешь, говорит дочь, у меня ответственная презентация завтра.

Они с Джоном согласны, что с Софи надо что-то делать, только не знают что.

Отшлепайте ее, она перестанет, сказала я однажды.

Да вы что, говорят.

В Америке родители детей не шлепают.

Дочь говорит, у детей понижается самооценка. Из-за этого, видите ли, потом возникают проблемы.

Когда обсуждается эта тема, все презентации забыты.

Не трогай Софи, говорит дочь. Никакого рукоприкладства, переждем.

Не учи меня, что мне делать, говорю.

Я не учу, говорит дочь. Я говорю, как по-моему.

Я, говорю, не прислуга тебе. Не смей со мной так разговаривать.

У дочери есть еще одна забавная привычка. Когда ей нечего возразить, она начинает пальцы свои рассматривать — вытянет их перед собой и смотрит, будто проверяет, все ли на месте.

Моя дочь, как я, никому спуску не дает, но согласна с Джоном, что лучше объяснить Софи, мол, одежда — это не плохо. Когда холодно, нет ничего проще. Сложнее, когда тепло.

Попробуй словами, говорит дочь. Так, как мы. Покажи пример.

Подействуешь на Софи примером, как же. Меня боялись даже бандиты, приходившие в наш ресторан, но не Софи.

Софи, говорю, только разденься — никакой еды.

Только разденься, говорю, Софи, — никакого обеда.

Только разденься, Софи, говорю, — никакого парка.

И вот мы уже сидим целый день дома, и за шесть часов во рту Софи ни крошки не побывало. Мир еще не видывал такого упрямого ребенка.

Есть хочу! — закричала она, когда моя дочь вернулась домой.

Что такое, разве бабушка тебя не покормила? — Дочь засмеялась.

Нет! — кричит Софи. — Не кормила она меня!

Дочь опять засмеялась. Вот тебе на.

И Джону говорит, Софи надо расти.

Она у вас как сорняк растет, говорю.

Раздевания продолжались, и однажды я Софи отшлепала. Несильно, но она ревела не переставая, и когда я пригрозила, что опять дам ей шлепка, если она не оденется, она оделась. Вот хорошая девочка, сказала я и покормила ее. На другой день мы пошли в парк, и, как примерный китайский ребенок, она раздеваться даже не пробовала.

Она перестала раздеваться, сообщила я. Наконец-то!

Как тебе это удалось? — спросила дочь.

За двадцать восемь лет, говорю, что я с тобой прожила, думаю, чему-то я научилась.

Наверно, это было возрастное, сказал Джон тоном знатока.

Теперь он всегда говорил таким тоном, обзавелся кожаным портфелем, блестящими ботинками, новую машину приглядывал. Это, говорит, за счет фирмы. Фирма платит, а ты ездишь куда хочешь.

Бесплатная машина, говорит. Каково?

Дочь говорит, приятно видеть, что ты опять на коне. В твоей семье предприимчивых не так уж много.

Зато я не пью, говорит. И потом, говорит, не я один из семьи непредприимчивых.

Само собой, сказала дочь.

Все счастливы. И я тоже — хотя с Софи хлопот невпроворот, но зато теперь я знаю, как бросить все, что в ней есть китайского, на борьбу с ее дикой частью. Я учу Софи есть при помощи вилки, ложки или палочек — нельзя же просто запускать руку в чашку с лапшой. Я учу Софи, что мусорные баки не для игр. Иногда я шлепаю ее, но нечасто и несильно.

Все не безоблачно пока еще. Софи любит на везде лазить. Если поблизости есть перекладина, Софи не пройдет мимо — обязательно на нее заберется. Еще она любит атаковать мамаш своих друзей. Этой забаве она научилась у своего закадычного дружка по детской площадке, четырехлетнего Синбада. Синбад неизменно одет как солдатик и любит устраивать на свою маму засады. Он в одиночку вырыл огромную яму под детской горкой, лисью нору, как он ее назвал. Такой работяга. Засядет там с совочком мокрого песка, мать придет — он этим песком в нее.

Мать говорит, все нормально, от военных игр никуда не денешься, так работает их воображение. Все мальчишки через это проходят.

Так вот, ему нравилось нападать на маму, потом он однажды и Софи подговорил на нее напасть.

Увы, это так.

Ударь, ударь ее, говорит Синбад.

Софи ударяет. Невинный такой удар, как бы невзначай — раскачивает своей детской ножкой, а взрослая мамина нога как раз случайно рядом. Опять я отшлепала Софи и велела извиниться, и что же мама?

Да все нормально, говорит, мне не больно.

И Софи решила, что атаковать мам на площадке можно: одни говорят «прекрати», а другие — «ну, она ведь не нарочно», особенно если видят, что Софи хотят наказать.

И вот однажды случилось кое-что посерьезней. Все началось с того, что Софи притаилась в лисьей норе с совочком песка. Она сидит, я за ней прихожу, она в меня песком — раз! Прямо на чистое приличное платье.

Где это видано, чтобы китайский ребенок так себя вел?

Софи! — говорю. — Вылезай и извинись.

Но она не вылезает. Еще и смеется. Ха-ха-ха, говорит.

Ей-богу, ни один из миллионов китайских детей не позволит себе такого.

Софи! — говорю. А ну живо вылезай!

Но Софи знает, что ей грозит. Она знает, что будет, стоит ей вылезти. И она не вылезает. А я разве могу в шестьдесят восемь лет, в свои китайские почти семьдесят, ползать там и ловить ее? Нет конечно. И я продолжаю кричать — кричу и кричу, и что же? Ничего. В Китае мамы помогли бы мне, а американские мамаши только смотрят, качают головами и расходятся по домам. И уж конечно, китайский ребенок давно бы уступил, но не Софи.

Ненавижу тебя! — кричит она. — Ненавижу тебя, Злюка!

Меня теперь так зовут — Злюка.

Длилось это ужасно долго, целая вечность прошла. Лисья нора глубокая, ничего в ней толком не разглядишь, и где она кончается, не ясно. К тому же оттуда плохо слышно. Если Софи не кричит, невозможно даже понять, там ли она еще. Вот уже стемнело, похолодало. На площадке, кроме нас, никого.

Софи, говорю, и в кого ты такая упрямая? Я иду домой одна.

Я попыталась выудить ее палкой, пару раз ткнула ее, но она не вылезла. В конце концов я сдалась. Вышла за оградку.