— Пока я у васъ въ домѣ, я безъ вашего позволенія ничего не сдѣлаю, такъ же какъ въ собственномъ моемъ домѣ я безъ позволенія папочки тоже ничего не сдѣлаю.

— А если я скажу тебѣ, что считаю, что въ толпѣ всякаго народа на вокзалахъ тебѣ совсѣмъ не мѣсто, что жь ты послушаешься, сказала Варвара Петровна съ легкою насмѣшкой, — послушаешься меня и останешься дома?

— Конечно послушаюсь и останусь дома, отвечала Анюта; — позвольте мнѣ позвонить. Она позвонила, вошелъ лакей.

— Скажите Максиму, что кареты въ девять часовъ не нужно. Я не выѣду такъ рано. Въ которомъ часу могу я поѣхать въ гостиницу Дюсо, гдѣ папочкѣ съ семьей взяты комнаты?

— Часъ отъ часу не легче — по гостиницамъ и трактирамъ. Развѣ твой дядя не можетъ самъ сюда пріѣхать?

— Нѣтъ, тетушка, умоляю васъ. Мнѣ не слѣдуетъ ждать его, я должна сама ѣхать къ нему. Конечно, я возьму миссъ Джемсъ.

— Какъ я не люблю этихъ отелей, въ корридорахъ и на лѣстницѣ которыхъ встрѣчается Богъ вѣсть кто. Молодой дѣвицѣ тамъ не мѣсто. Въ наши годы никогда бы насъ не отпустили въ трактиры.

— Однако, сказала Александра Петровна, видя разстроенное лицо Анюты, — ей непремѣнно надо встрѣтить дядю — этого даже требуетъ вѣжливость, не говоря уже о ея родственныхъ обязанностяхъ и нѣжной къ нему любви.

— Я не мѣшаю, — но съ условіемъ, пусть съ ней поѣдутъ и миссъ Джемсъ и Лидія, сказала Варвара Петровна.

— Тетя, пожалуста, обратилась Анюта къ Лидіи. Но вопросъ и просьба были неумѣстны: Лидія была въ восторгѣ, что поѣдетъ съ Анютой, увидитъ этого папочку, столь обожаемаго и о которомъ она столько слышала, увидитъ все семейство и посмотритъ какъ всѣ они встрѣтятъ Анюту.

Спала-ли Анюта эту ночь, встрѣтила-ли она зорю этого счастливаго дня, дня, о которомъ она мечтала въ продолженіе шести лѣтъ? Когда горько плакала она предаваясь дѣтской печали, когда радовалась дѣтскою радостію, какъ страстно стремилась она подѣлить и эту печаль, и эту радость со своими, какъ страстно мечтала она о свиданіи съ ними! И вотъ оно это свиданіе, наконецъ наступило!

— Нынче! нынче, твердила Анюта про себя одѣваясь наскоро. Однако спѣшить было некуда: поѣздъ приходилъ въ десять часовъ, прежде одиннадцати они не могли быть въ гостиницѣ, а такъ какъ поѣдетъ она не одна, то и не хотѣла ихъ застать неубранными съ дороги. Имъ надо дать время одѣться, думала она, предупредить ихъ почему она не пріѣхала имъ на встрѣчу и что пріѣдетъ къ нимъ съ теткой и Англичанкой. Опять послала она гонца за Максимомъ. Онъ явился.

— Голубчикъ Максимъ, сказала Анюта ласково, — сдѣлай мнѣ удовольствіе, поѣзжай самъ и отдай эту записку моему дядюшкѣ Долинскому. Ты узнаешь его потому, что онъ пріѣдетъ съ семействомъ, тремя взрослыми дочерьми, студентомъ и всѣ въ глубокомъ траурѣ… Да вѣдь ты моего братца студента знаешь, здѣсь у меня видалъ.

— Знаю, ваше сіятельство, какъ не знать Димитрія Николаевича Долинскаго.

— Ну, и прекрасно. Отдай дядюшкѣ отъ меня эту записку и проводи ихъ всѣхъ до экипажа. Помоги имъ сдать вещи, они въ Москвѣ не бывали, чтобъ у нихъ чего не украли.

— Будьте покойны, я ужь все сдѣлаю, какъ должно быть. А гдѣ они изволятъ остановиться?

— Имъ взяты комнаты въ гостиницѣ Дюсо.

— Я ихъ туда и сопровождать буду, сказалъ важно Максимъ.

— Благодарю тебя, милый Максимъ, я на тебя надѣюсь, знаю что все будетъ сдѣлано хорошо, прилично. Дядюшка человѣкъ пожилой.

— Не въ первой, не въ первой, ваше сіятельство, сказалъ Максимъ уходя. — Будьте покойны!

Анюта осталась со своимъ нетерпѣніемъ. Она рѣшилась ѣхать къ своимъ послѣ завтрака, слѣдственно часу во второмъ.

«Развѣ никогда не пройдутъ эти четыре часа? теперь только десять часовъ, думала Анюта, пристально смотря на стрѣлку своихъ большихъ стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ бывшей ея классной, и свѣряя ихъ со своими маленькими часиками, которые вынула изъ-за пояса. Четыре часа. Что я буду дѣлать? читать — не могу! Работать?»…

Она взяла канвовую, шерстями расшитую неоконченную подушку и сдѣлала нѣсколько стежковъ, но отложила ее въ сторону.

«Не могу, сказала она про себя, руки дрожатъ и считать узора не могу — въ глазахъ рябитъ.»

Она вынула часы.

Прошло только три минуты.

«Это ужасно! А ждать надо четыре часа! нѣтъ, я не въ состояніи. Пойду къ кому-нибудь, къ кому? Къ миссъ Джемсъ. Нѣтъ, будетъ говорить что не умѣю владѣть собою. Неправда это, умѣю. Къ тетушкамъ? тетя Саша въ постели и къ ней въ этотъ часъ не пускаютъ никого — теплыя катаплазмы ставятъ, растираютъ и пачкаютъ!.. эта такая исторія и торжественная и томительная!»… Анюта улыбнулась. «Къ тетѣ Лидіи? она занимается своимъ туалетомъ, навертываетъ на себя цѣлый аршинъ чужой косы и терпѣть не можетъ, чтобы въ это время къ ней приходили. Тоже исторія торжественная! Къ кому же идти? Ахъ, къ Аринѣ Васильевнѣ!..»

И Анюта направилась въ свѣтелку Арины Васильевны. Ея тамъ не было, а большая книга Четій-Миней раскрытая лежала на столѣ. Очки простыя, мѣдныя лежали на раскрытой книгѣ. Анюта сѣла.

«Вѣрно по хозяйству старушка хлопочетъ. Я подожду ее!!

Машинально глаза Анюты упали на слѣдующія строки:

Она прочла слова эти, подумала, повернула страницу и увидѣла, что то было житіе Филарета Милостиваго. Въ ожиданіи Арины Васильевны она принялась читать его и прочла уже до половины, когда старушка вошла въ комнату.

— Здравствуйте, Арина Васильевна, меня захватило такое нетерпѣніе ѣхать на свиданіе съ папочкой и моею семьей, что пока я не знала что съ собой дѣлать и пришла къ вамъ.

— Милости просимъ, моя милая княжна.

— А васъ не было и глаза мои упали вотъ на эти строки, и я принялась читать. Какое житіе! Это прелесть!

— Прелесть? сказала качая недовольно головой Арина Васильевна, — бары-то все по своему, а мы говоримъ: прелесть дьявольская, и о житіи такъ говорить не пригоже.

— Я хотѣла сказать, что интересно, что поучительно, поправилась Анюта.

— Я знаю, что вы хотѣли сказать — именно поучительно, особенно вамъ, потому денегъ у васъ слишкомъ много. Но на все Божія воля, одного испытываетъ, даетъ слишкомъ много, другаго испытываетъ — даетъ слишкомъ мало, а то и ничего не даетъ, а отвѣтъ одинъ держать будемъ.

— Бѣдный-то за что же? сказала Анюта. — Я понимаю богатый, ему грѣхъ большой не помогать несчастному, а бѣдняку…

— Ему отвѣтъ тоже великій, если не смирился, если позавидовалъ, если зло имѣлъ, если волѣ Божіей не покорился съ любовію и захотѣлъ, спаси Господи отъ грѣха такого, — силкомъ себѣ присвоить чужое. Если даже того и не сдѣлалъ, а о томъ помыслилъ, и то грѣхъ большой! Да, такъ-то! всѣ отвѣтъ дадимъ, а ты, моя княжна, двойной отвѣтъ Богу отдашь.

— Отчего же, Арина Васильевна?

— А тебя судьбы Господни такъ вели. Была ты бѣдная сиротка, изъ милости взяли тебя добрые люди, потомъ дядя бѣдный взялъ; ты видѣла вокругъ себя недостатки.

— Въ домѣ дяди недостатковъ не было, а у другихъ видѣла.

— Ну да, а потомъ сама стала богатою, у! какою! Не всегда жила въ этихъ-то палатахъ. И теперь ѣдешь въ свои палаты. Большая на тебѣ лежитъ тягота и вездѣ сторожитъ тебя грѣхъ смертный.

— Я постараюсь дѣлать все къ лучшему, сказала Анюта.

— Трудно это, молода ты. Веселиться захочется. А ты не вдругъ: присмотрись, сама вникни, въ руки людей хитрыхъ не давайся, чужимъ умомъ не живи, чужими глазами не гляди. Входи сама во все; управителямъ воли не давай, изъ нихъ какіе есть грабители и кровопійцы — Каины, прости Господи! Да что твой Каинъ? Онъ убилъ однажды, а эти убиваютъ почитай каждый день, губятъ души христіанскія. А власть у тебя большая, деньги у тебя великія, помни это. Душенька-то у тебя добрая, да разумъ коротокъ, молода!

— Состарѣюсь, сказала Анюта смѣясь, — а пока молода буду, добрыхъ людей стану слушать.

— А какъ это ты разберешь, кто добръ и кто добрымъ прикидывается. Придетъ, подольстится, прихоти да затѣи твои барскія справить, — вотъ и добрый.