— Скоро ли, скоро ли? спросила она у княгини, — когда именно? и стояла вся розовая отъ волненія.
— Не знаю, когда будутъ давать Парашу Сибирячку. А то можно и другую пьесу.
— Такъ Ревизора, сказала Анюта, которая была въ такомъ восторгѣ, что говорила громче обыкновеннаго.
— Ревизора я не видала, я ужь не бываю въ театрѣ, сказала Варвара Петровна, — но въ ней выведены все воры и негодяи. Эта пьеса не для дѣтей: откуда ты знаешь такую пьесу.
— Мнѣ Митя читалъ и мы всѣ такъ смѣялись, и самъ папочка…
— Дядя, сказала внушительно Варвара Петровна…
— Да, сказала Анюта уклончиво, такъ, такъ смѣялся вмѣстѣ съ нами и сказалъ: хорошо бы посмотрѣть на столичной сценѣ.
— Видите, обратилась Варвара Петровна къ княгинѣ, — дѣвочка досталась мнѣ на возрастѣ и мнѣ очень трудно воспитать ее. Она до двѣнадцати лѣтъ жила у добрыхъ и честныхъ, но простыхъ и бѣдныхъ людей, дѣлала что хотѣла, читала что вздумается… и съ гимназистомъ двоюроднымъ братомъ Enfin, совсѣмъ почти на вольной волѣ.
Анюта вспыхнула, хотѣла что-то сказать; но вспомнила наставленія и выговоры послѣ своего разговора съ Вѣрой Андреевной Вышеградской, и крѣпко сжала губы, но сердце ея билось. Она негодовала на тетку за ея отзывы о миломъ папочкѣ.
— Она очень умная дѣвочка, сказала княгиня тихо, — и я замѣтила это еще и тогда, когда дитятей везла ее съ Кавказа, она дѣвочка съ сердцемъ.
— Конечно, но умъ и сердце тогда только дары неоцѣненные, какъ умъ обработанъ. а сердце покоряется разсудку. Это я называю воспитаніемъ, конечно при знаніи приличій и свѣтскихъ условій.
Варвара Петровна говорила важно и даже указательный ея палецъ поднялся и отдѣлившись отъ своихъ меньшихъ братьевъ торчалъ въ воздухѣ вертикально и поучительно. Это былъ ея любимый жестъ, когда она выговаривала Анютѣ, и Анюта особенно не жаловала вертикально поднятаго пальца.
— Конечно, сказала княгиня улыбаясь не безъ лукавства педантическому тону старой и почтенной дѣвицы.
Было положено, что дочери княгини будутъ участвовать по воскресеньямъ на танцовальныхъ урокахъ у Богуславовыхъ. Анюта совсѣмъ не думала объ этихъ урокахъ, такъ какъ она до сихъ поръ училась одна и очень тяготилась танцами.
Ее учительница заставляла входить нѣсколько разъ сряду въ комнату, держаться прямо, низко присѣдать, и заучивать разные па, что Анюта мысленно называла: выдѣлывать ногами какіе-то кренделя и мудреныя штуки. Въ этомъ не видала она ничего кромѣ ломки всего своего существа и конечно танцы не взлюбила; но у ней не спрашивали, что она любила, а приказывали учиться и она начинала привыкать къ послушанію. Утромъ и вечеромъ, просыпаясь и засыпая, думала она о томъ какъ поѣдетъ въ театръ и мучилась мыслію когда же? Скоро ли? Предъ ней проносились различныя картины и сцены, ибо выростая въ одиночествѣ она находила особенную отраду предаваться мечтамъ и воображать себя во всякихъ положеніяхъ. Вотъ сидитъ она одна въ классной и вдругъ отворяется дверь и лакей Иванъ говоритъ ей: пожалуйте, княгиня заѣхала за вами, ѣдутъ въ театръ, Парашу Сибирячку даютъ. Или не такъ. Тетя Лидія вбѣгаетъ и говоритъ скоро, скоро, она всегда говоритъ скоро, когда взволнована: Анюта! Скорѣе, пора! Поѣдемъ въ театръ, княгиня ждетъ насъ!
— Что вы думаете? О чемъ задумались! слышитъ она голосъ Катерины Андреевны, какъ вы разсѣяны, посмотрите, вы спустили двѣ петли.
Нѣмка беретъ у ней чулокъ, распускаетъ два ряда, и говоритъ:
— Вдѣньте спицы, вяжите, да будьте внимательнѣе.
Вязать снова два ряда, думаетъ Анюта съ неудовольствіемъ. Могла бы поднять эти двѣ петли, такъ нѣтъ, два ряда распустила! Безчувственная Нѣмка!
Тетки рѣшили, что Анюта выучилась отлично входить въ комнату, дѣлать реверансы, твердо знаетъ pas французской кадрили и мазурки и потому нѣтъ причины откладывать танцовальные уроки. Вечеръ былъ назначенъ на воскресенье и начались хлопоты и приготовленія. Уже десять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Александра Петровна занемогла и никого не принимала и вдругъ званый вечеръ — хотя и дѣтскій, но званый. Лидія находилась въ возбужденномъ состоянии, и ужь не Анюта, а она сама порхала на крыльяхъ зефира. Александра Петровна волновалась и несмотря на возраженія и мольбы сестры приказала прокатить себя на креслѣ чрезъ гостиныя въ танцовальную залу. Это было шествіе, нѣчто въ родѣ процессіи. Лакей впереди отворялъ двери, другой катилъ кресло, сестры шли за нимъ, а за сестрами дворецкій и два мальчика для посылокъ: en cas que, говорила Варвара Петровна.
— Здѣсь бы надо еще лампу, боюсь будетъ темно, сказала Александра Петровна осматривая большую гостиную.
— Люстру бы зажечь, замѣтила Лидія.
— Полно ma chère, ты ничего не смыслишь. Вѣдь это не балъ. Вотъ когда Анюта будетъ выѣзжать, я дамъ балъ на всю Москву.
— До этого далеко, сказала Варвара Петровна, — а пока я предвижу одно: послѣ всѣхъ этихъ заботъ, хлопотъ и волненій ты завтра будешь нездорова.
— Ахъ! ma soeur, оставь меня въ покоѣ. Одинъ день выдался мнѣ пріятный, не порти мнѣ его.
— Сестрица, отвѣчала ей нѣжно Варвара Петровна, — Саша, я бы рада за всякое твое удовольствіе платить своимъ собственнымъ здоровьемъ, да въ томъ-то и бѣда. что заплачу не я, а ты. Ты завтра захвораешь!
— Нѣтъ! нѣтъ! воскликнула нетерпѣливо больная и обратилась къ дворецкому.
— Такъ какъ же, Максимъ? зажечь лампу, какъ ты думаешь?
— Канделябры, ваше превосходительство. Канделябры благороднѣе. При генералѣ, вашемъ покойномъ родителѣ, завсегда зажигали канделябры, а лампы горѣли въ залѣ и въ корридорѣ. Лампы недавно господа стали употреблять въ гостиныхъ, при гостяхъ.
— Ну зажги канделябры; а вотъ тутъ поставь чайный столъ и побольше всякихъ пирожковъ изъ кондитерской. Дѣти любятъ пирожки.
— Ma soeur, подвернулась Лидія, — дѣти будутъ угощены на славу. Я сама сейчасъ поѣду и выберу пирожки и конфеты. Можно?
— Пожалуй, если тебѣ хочется.
— И съ Анютой.
— Ну ужь нѣтъ! Анюту завиваютъ и ей черезъ часъ надо одѣваться. Я хочу чтобъ она всѣхъ прельстила, а то распустили слухъ, что будто къ намъ пріѣхала изъ глуши какая-то дикарка невоспитанная мѣщаночка. Точно всѣ они забыли, что она Богуславова и говорятъ о ней какъ о выскочкѣ, потому что ей досталось волею судьбы большое состояніе. Вотъ мы ее теперь и покажемъ — ее показать можно.
— Конечно можно, сказала Варвара Петровна, — и я бы ничего не опасалась, еслибъ ее можно было заставить молчать о папочкѣ и Машѣ, но она разсказываетъ о нихъ при всякомъ случаѣ, и я всегда досадую. Того и гляжу, что она будетъ ко всеобщей потѣхѣ расписывать какъ лазила и прыгала по обрывамъ, бродила въ лѣсахъ и варила варенье съ маменькой и Дарьей-няней.
Варвара Петровна не смѣялась — она сердилась, но Александра Петровна засмѣялась.
— Бѣды нѣтъ, сказала она, — и теперь на нее любо посмотрѣть — хорошенькая дѣвочка и выправлена.
— Не совсѣмъ еще, но я добьюсь своего, сказала Варвара Петровна.
Черезъ часъ Лидія возвратилась. Лакей несъ за ней нѣсколько плетушекъ.
— Пирожки, конфеты, виноградъ, фрукты, пересчитывала Лидія съ восторгомъ, словно сидѣлецъ изъ рядовъ, зазывающій въ свою лавку. Мороженаго я не взяла, дѣти могли бы простудиться.
— Погляди, ma soeur. Питье взяла, оршадъ, лимонадъ.
И Лидія стала разбирать плетушки.
— Не здѣсь! не здѣсь, сказала махая рукой Александра Петровна, — отдай все экономкѣ, она съ дворецкимъ все положитъ въ вазы. Когда будетъ готово и разставлено, скажи мнѣ, я опять посмотрю.
— Не утомись, пожалѣй себя и меня, я такъ боюсь, воскликнула Варвара Петровна.
— Ничего, ничего, не наскучай мнѣ. А вотъ и Анюта. Подойди, повернись, вотъ такъ. Ну что жь, все хорошо, но надо голубымъ бантомъ придержать локоны. Принесите ленты, я сама заколю.
Анюта была очень мила въ своемъ нарядѣ. Ея длинные, шелковистые волосы походили цвѣтомъ на спѣлую рожь съ золотистымъ отливомъ и разсыпались по плечамъ роскошными локонами. Несмотря на старанія и щетку Катерины Андреевны, золотистыя нити коротенькихъ волосъ на лбу вились и стояли какъ какое сіяніе, и самое лицо Анюты сіяло удовольствіемъ, глаза искрились. Она еще въ первый разъ, съ тѣхъ поръ какъ переступила порогъ этого дома, чувствовала себя довольною и счастливою. Нарядное бѣлое платье, голубой, широкой поясъ. голубые башмачки съ разеткой изъ голубыхъ лентъ и шелковые чулки прельстили ее.
