Самое важное мѣсто въ домѣ и во главѣ прислуги занимала домоправительница, бывшая первая горничная матери дѣвицъ Богуславовыхъ, которую онѣ звали Ариной Васильевной и къ которой питали особенную любовь и уваженіе. Это была худая, прехудая, маленькая, сѣдая старушка, лицомъ блѣдная, походки тихой и не слышной; говорила она медленно и тихо, не спѣша. Разсказывали, что съ дѣтскихъ лѣтъ судьба отнеслась къ ней сурово. Она осталась сироткой и барыня взяла ее во дворъ — она находилась подъ началомъ горничныхъ, была на побѣгушкахъ, мало видѣла ласки и много колотушекъ, никакихъ удовольствій и не мало работы. Рано посватался къ ней красивый, барской камердинеръ, и она сирота круглая сочла себя счастливою сдѣлавъ такую видную и выгодную партію. Но счастіе ея длилось не долго. Мужъ ея умеръ оставивъ ей сына. Она его выходила и выняньчила со многими лишеніями и многимъ трудомъ и привязалась къ нему съ великою привязанностію и материнскою нѣжностію, но и онъ достигнувъ семнадцати лѣтъ умеръ. Горевала, безутѣшно горевала несчастная женщина, но ей попалась на руки племянница, дочь сестры. Выходила она и ее, любила какъ родную дочь, отдала замужъ въ очень молодыхъ лѣтахъ, но супружество оказалось несчастнымъ. Мужъ ея племянницы спился съ кругу, мучилъ и билъ жену и наконецъ вогналъ въ могилу. «Видя жизнь ея горемычную, сказала однажды Ирина Васильевна Варварѣ Петровнѣ, казнилась я люто и поняла, что и смерть родимыхъ перенести легче, чѣмъ такую-то ежедневную, ежечасную муку!» И вотъ Ирина Васильевна, переживъ всѣхъ своихъ, осталась одна одинехонька, какъ былинка въ полѣ. И суха, и желта, и безжизненна была она какъ та былинка въ полѣ солнцемъ спаленная, вѣтромъ оборванная, дождемъ побитая. Маленькіе сѣрые глазки ея потухли. Она денно и нощно, говорили домашніе, молилась, постилась и смирилась. Съ усердіемъ исполняла она свои обязанности домоправительницы. исполняла въ точности приказанія Варвары Петровны, входила въ положеніе самыхъ незначительный слугъ, и подлинно заботилась и о собакѣ дворника, чтобы счастлива была, съ великимъ рвеніемъ отыскивала кому помочь и когда средствъ ея недоставало, докладывала барышнямъ. Барышни же были всѣ три до бѣдныхъ щедрые и до несчастныхъ, по выраженію Ирины Васильевны, охочія, и не отказывали ей въ деньгахъ и всякой пищѣ и одеждѣ для неимущихъ. Александра Петровна, имѣвшая много досуга, не сидѣла никогда праздною, она или читала или рукодѣльничала, и на крючкѣ и на спицахъ связала несмѣтное количество юпокъ, фуфаекъ, одѣялъ и одѣяльцевъ, шапочекъ и башмачковъ для старушекъ и для дѣтей, и отдавала все это Иринѣ Васильевнѣ для бѣдныхъ. Въ этомъ какъ тюрьма скучномъ домѣ томились замкнутыя въ тѣсную сферу добрыя души.
Послѣ Ирины Васильевны игралъ важную роль дворецкій, Максимъ, высокій, благообразный, чисто выбритый, тщательно одѣтый съ утра въ черный фракъ и бѣлый галстукъ. Онъ былъ вполнѣ преданъ барышнямъ и почиталъ ихъ за самыхъ умныхъ и знатныхъ госпожъ во всей Москвѣ и: твердо вѣрилъ, что онѣ не вышли замужъ потому только, что достойнаго жениха для нихъ въ Москвѣ не нашлось. Несмотря на свое высокое положеніе, Максимъ, котораго всѣ ввали Максимомъ Ивановичемъ, велъ тѣсную дружбу со швейцаромъ Конономъ, человѣкомъ свѣтскимъ, хвалившимся, что знаетъ всю Москву. Москва ограничивалась, по мнѣнію Конона, тѣми семействами, которыя жили въ одномъ кругу и которыхъ онъ звалъ господами. Онъ зналъ ихъ родословную, исторію ихъ рода, на комъ кто женатъ и какое кто имѣетъ состояніе. Кононъ уважалъ деньги только тогда, когда онѣ водились у родовыхъ господъ; безъ родовитости Кононъ пренебрегалъ деньгами. Онъ всякой день читалъ театральныя афиши, благоговѣлъ предъ Щепкинымъ а когда бывалъ въ духѣ, пѣвалъ въ полголоса аріи изъ оперы: «Жизнь за Царя». Близкихъ знакомыхъ своихъ барышень Кононъ встрѣчалъ привѣтливо, называя ихъ по имени и отчеству, справлялся о здоровьѣ отсутствующихъ лицъ; вообще онъ велъ себя независимо и считая главною барышней Александру Петровну, ходилъ къ ней съ жалобой на Варвару Петровну и Лидію Петровну, когда оставался ими недоволенъ.
«Конечно, по ихъ болѣзни, говаривалъ Кононъ, Варвара Петровна занялась хозяйствомъ, но это дѣло не ихнее. Александра Петровна старшая, всему дому глава.»
Но этотъ же самый Кононъ, блюститель старшинства, охранитель по старому заведенныхъ порядковъ, поклонникъ родовитости, во многомъ другомъ былъ не прочь отъ новшествъ. Онъ любилъ разсуждать обо всемъ, читать газеты, судить рядить о политикѣ. Ирина Васильевна глядѣла на него неблагосклонно, не позволяла ему касаться божественнаго, разумѣя подъ этимъ словомъ все что касалось до церкви и не допускала худаго слова не только о пономарѣ, но даже о церковномъ сторожѣ.
— Оставь, оставь, говорила старушка, — не твоего ума это дѣло.
Ирина Васильевна корила Конона и за то, что онъ неумолимо гналъ со двора оборванныхъ нищихъ и свысока принималъ просителей.
— Проваливай, кричалъ Кононъ нищему, — не къ барскому дому, къ кабаку путь твой лежитъ. Знаю я васъ! Выпроситъ грошъ, а на гривну выпьетъ, проваливай!
И Кононъ и Максимъ были люди грамотные и въ долгіе осенніе и зимніе вечера любили за чашкой чая почитать газеты и побесѣдовать и потолковать, грозитъ ли война отъ Турка или Нѣмца. Русскія газеты барышни не читали, онѣ всякій день аккуратно читали Journal de St-Petersbourg, русскія газеты предоставляли Максиму и Конону, которые прочитывали ихъ до послѣдней строки и твердо вѣрили печатному. Слово: напечатано равнялось въ ихъ понятіи безусловной правдѣ. Ирина Васильевна напротивъ презирала всѣ книги и газеты, считала ихъ вредными и богопротивными и признавала одно чтеніе: божественное. Во время Великаго поста Максимъ оставлялъ своего легкомысленнаго пріятеля и удалялся въ свѣтелку Ирины Васильевны поговорить о божественномъ и почитать божественное. И Ирина Васильевна въ этомъ отношеніи могла вполнѣ удовлетворить всякаго. Она почти всѣ псалмы знала наизустъ, кондаки и тропари большихъ праздниковъ тоже, знала также множество молитвъ, читала безпрестанно Четіи-Минеи и съ умиленіемъ и слезами говорила о жизни святыхъ угодниковъ.
Вотъ въ этотъ-то домъ, жившій своею особенною тихою жизнію, пришло извѣстіе, что князь Дубровинъ умеръ и поручилъ свою правнучку и наслѣдницу Варварѣ Петровнѣ. Несмотря на твердость своего характера, она испугалась и конечно отказалась бы отъ такой тяготы и обузы, еслибы не считала этого противнымъ долгу. Александра Петровна въ душѣ была довольна, что въ домъ входитъ новое лицо, которое оживитъ, быть-можетъ, долгіе однообразные дни и хотя отчасти измѣнитъ строгій порядокъ заключенія наложенный на нее волею сестры. Лидія же не скрывала своей радости. Варвара Петровна уже заранѣе ограждала сестру отъ могущаго произойти безпокойства.
— Мы помѣстимъ ее на верхъ съ няней и гувернанткой; поутру будутъ ходить учителя и ихъ швейцаръ будетъ проводить по задней лѣстницѣ, такимъ образомъ шуму и ходьбы по дому не будетъ. Когда сестрицѣ не по себѣ, дѣвочка можетъ обѣдать на верху.
— Ну объ этомъ я и слышать не хочу, сказала Александра Петровна. — Заключить сиротку одну! Она всегда будетъ обѣдать съ нами и проводить съ нами вечеръ. Если она миленькая, я полюблю ее.
Лидія молчала во избѣжаніе выговора, но она строила воздушные замки и заранѣе наслаждалась тѣмъ, какъ повезетъ дѣвочку съ собою къ обѣдни во время архіерейской службы, и въ лавки, и быть-можетъ въ театръ и на вечеръ. Вотъ такъ будетъ счастіе! Нельзя же запереть здѣсь богатое чужое дитя, отданное на воспитаніе, какъ заперли ее самоё…
Долинскій взялъ Анюту за руку и медленно шелъ по широкой, но весьма не высокой роскошной лѣстницѣ и вошелъ въ большую переднюю. Два лакея сидѣвшіе на лавкахъ поднялись, одинъ изъ нихъ растворилъ двери со словами: пожалуйте! пошелъ передъ ними черезъ всѣ гостиныя. Онъ отворилъ дверь въ кабинетъ Варвары Петровны и доложилъ ей громко о гостѣ. Навстрѣчу Долинскому и Анютѣ поднялась съ дивана высокая фигура Варвары Петровны, съ длиннымъ лицомъ, большими черными глазами, неулыбающимся ртомъ и медленными движеніями, она походила въ своемъ темномъ платьѣ и черной на головѣ наколкѣ на старинные портреты строгихъ бабушекъ. Она и глядѣла величавою и строгою. Вся ея осанка внушала почтеніе смѣшанное съ боязнію и таково было впечатлѣніе, которое она произвела на Анюту.
