Заварив чай покрепче, он выпил большую кружку, вяло сжевал пару бутербродов. Побаливала ушибленная грудь, и, расстегнув рубаху, он обнаружил багровый кровоподтек – крепко врезал «миролюбец». Ну ничего, ему тоже хорошо досталось, долго будет помнить! Конечно, это, к сожалению, вряд ли отучит его лазить по ночам в чужие машины.

Наконец оттягивать больше стало просто неприличным перед самим собой. Меркулов выложил на стол документы Юри, положил рядом с ними радиотелефон, – кстати, даже батарейки совсем свеженькие, – но почему-то не захотел им воспользоваться, а взял свой старенький телефонный аппарат и начал набирать номер справочной. За окнами потихоньку серело, продолжала сыпаться из рваных туч колкая снежная крупа, похожая на манку, а телефон справочной не отвечал, хоть тресни. Спят они, что ли?

Тогда он набрал номер приемного отделения. Там сняли трубку после третьего гудка:

– Приемное.

– Простите, к вам сегодня доставили по скорой Юри Ояра Яновича с подозрением на инфаркт. Я хотел бы узнать о его состоянии.

– Как фамилия? – строго переспросили на том конце провода. – Юрьев?

– Нет, его фамилия Юри, он латыш, понимаете? Юри! Ояр Янович. Доставили ночью, по скорой. Звоню вам, потому что справочная не отвечает.

– Минуту.

По-видимому, там положили трубку на стол и медсестра куда-то отошла. Послышались неясные голоса, и сердце Меркулова сжалось в нехорошем предчувствии. Отчего они там так долго не отвечают? Перепутали фамилии всех больных на свете или им каждую ночь привозят людей по фамилии Юри, и теперь никак нельзя отыскать того, о ком он спрашивает?

– Алло? – голос медработницы был сух и официален. – Как, вы говорите, его фамилия: Юри? Ояр Янович Юри? Я правильно поняла?

– Да-да, – почему-то заторопился Петр. – Как он?

– Кто вы ему будете?

– Приятель. Он гостил у меня, когда это случилось.

– Дело в том, что ваш приятель скончался, – равнодушно сообщила медсестра.

– Как это? – ошарашенно переспросил Меркулов. Юри больше нет? Еще несколько часов назад он сидел здесь, за этим столом, щурил лукавые голубые глаза, ерничал, сердился, шутил, а теперь его больше нет?

– Обширный инфаркт, не успели даже поднять в реанимацию. Вы обещали привезти его документы?

– Да, – тускло подтвердил Петр. – Я привезу.

– Когда? – деловым тоном допытывалась медсестра.

– Через полчаса…

Меркулов положил трубку и обхватил голову руками – в висках толчками начала пульсировать боль, на глаза навернулись слезы. Оказывается, как легко было жить все эти годы, зная, что Ояр есть, что он где-то ходит по земле, целует женщин, гладит по голове детей, лезет очертя голову в авантюры… А теперь его нет, и словно что-то невозвратно ушло вместе с ним, будто он забрал его из квартиры. Да что там из квартиры, из жизни самого Петра!

Вот так всегда и бывает: нежданно-негаданно. У человека вообще два самых главных дня в его бытии – день появления на свет божий и день, когда он его покидает навсегда, чтобы уже более никогда не вернуться. Древние не зря говорили: самое определенное в жизни – это смерть, и самое неопределенное – ее день и час! Уезжая на скорой, похожий на задиристого подростка, одетый в голубую рубашку с приевите на шее и серые шерстяные брюки, Ояр еще не знал, что сегодня, с ноля часов, уже начался безжалостный отсчет того, второго по значению, а может быть, и самого главного дня в его жизни…

Теперь он никогда уже не наденет оставленные у Меркулова ботинки, не накинет на плечи свою кожанку, не сядет за руль старых сереньких «жигулей». И никогда не поинтересуется, что сталось с теми вещами, которые он оставил на хранение давнему приятелю. Никогда!

Петр сгреб в кучку документы Ояра, не глядя сунул их в карман и вышел в прихожую – надо ехать в больницу…

На своем обычном месте во дворе больницы Анзор припарковался, когда с неба во всю уже летела мерзкая снежная колкая крупа. Открыв перчаточное отделение, киллер вынул тюбик дорогой женской помады и, придирчиво разглядывая себя в зеркальце автомобиля, слегка мазнул им по шее – так, чтобы не слишком бросалось в глаза, но и можно было заметить. Чуть растер помаду пальцем и спрятал тюбик. Потом вынул флакончик духов и капнул на свитер. Пожалуй, хватит, перебарщивать тоже нельзя.

Закрыв машину, он постоял несколько минут около дверей морга, давая выветриться и прижиться к нему запаху духов, потом спустился вниз.

Степаныч был занят делом. Водрузив на мясистый нос очки, он старательно выводил на бирке имя нового покойника, поминутно сверяясь с бумажкой.

– Натрахался? – поднял он глаза на вошедшего Анзора. – Несет от тебя бабским духом аж за версту. Помаду на шее сотри, герой-любовник!

Анзор незаметно сунул старому санитару в карман халата конверт – мзду за молчание – и поинтересовался:

– Свеженький?

– Ага, как раз аккурат сегодняшний, – солидно кивнул Степаныч, не забыв проверить, положили ли ему в карман обычный конверт. – Фамилия чудная: Юри. Я им наверх звоню, может, говорю, ошибочка вышла, Юрьев он? А они нет, твердят, все верно. Латыш, стало быть. Теперича иностранец! Во, Юри Ояр Янович. От инфаркта помер бедняга.

– Юри? – Анзор заглянул через плечо Степаныча. – Все правильно.

– Где правильно? – Степаныч наскучался в одиночестве и теперь был рад поговорить. – Какая же правильность? Во-первых, молодой еще помирать, а во-вторых, какой из его иностранец? Вся жизнь не туда повернулась! Вон снег идет, зима скоро. И каждый раз она для нас, как нападение Гитлера, неожиданность! А снег-то, обрати внимание, никто не убирает. Зато про порядок говорят. Разве же это порядок? Вот при Сталине, тогда да, порядок был. А теперь? Тот же снег, тот же дворник, а порядку нет!

– Мне позвонить надо, – не слушая его, сказал уже успевший надеть халат Анзор.

– Чего же, звони, – буркнул Степаныч. И, обмакнув перо в баночку с фиолетовыми чернилами, старательно вывел на бирке: – Ояр…

Анзор прошел в угол, где на тумбочке стоял старенький, допотопный телефонный аппарат, и, набрав номер, прикрыл трубку рукой, чтобы его слова не долетали до любопытного напарника:

– Они потеряли его! Юри умер от инфаркта. Сегодня ночью, в нашей больнице…

Вообще, телефоны в эту ночь работали с повышенной нагрузкой. Десятки, если не сотни, людей тыкали пальцами в кнопки набора или вертели телефонные диски.

– Дерьмо все ваши службы безопасности, – летел по проводам закрытой связи рассерженный начальственный бас. – Дерьмо! Дармоеды. Насажали, понимаешь, бывших генералов и полковников, получают они баксы да еще пенсию, жируют лучше, чем на службе, а задницу от стула оторвать лень?! Там ничего не умели толком сделать, теперь здесь то же самое? Где ОНА? Где, я вас спрашиваю?!.

– Никто ручки-то вам не связывал, – ехидно выговаривал звенящий от злости тенорок. – Неужели нельзя уследить за одним вшивым человечком? Как он вообще умудрился ЕЕ сделать? А? И где ОНА?..

– Послушайте, – устало оправдывался срывающийся голос, – он был одним из лучших…

– Тогда ему и платили за это! – зло обрывали его. – За то, кем он был, а тебе платят не за то, кем он был, а за то, что ты сам есть! Вас обвели вокруг пальца, как несмышленых детей! Где ОНА?..

– Мы платим бандитам не за то, чтобы они хлопали ушами и палили, где ни попадя, – ярился хриплый голос. – Почему он ушел? Где ОНА? Головой вы ответите, я свою подставлять не собираюсь!..

– Потеря, большая потеря, – одышливо, с расстановкой сетовал другой. – Но безвыходных положений нет! Меня сейчас более всего интересует, где ОНА? Понимаете?!.

– Вам государство дало все права и наложило соответственно обязанности, – начальственно выговаривали по проводам, тяжело, как камни, роняя слова. – Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что произойдет, если ОНА вдруг выплывет на свет в самый неподходящий момент? Я не могу быть ни в чем полностью уверен, пока ОНА не окажется у нас в руках…