Сервантес. А Дульсинея… Как он мог?

Санчо. Надо и его понять, дон Мигель. Он ведь отец ей. Что он мог еще сделать? И потом, барышня Дульсинея отказывалась говорить…

Сервантес. Ты видел ее?

Санчо. Я был там после дискуссии, когда их обеих привели.

Сервантес. Дульсинею и Марселу?

Санчо. Нет! Барышню Дульсинею и эту безумную интриганку, которую мы встретили на постоялом дворе.

Сервантес. Анну Феликс?

Санчо. Разум ее был особенно нетверд, однако она не отчаивалась найти своего Принца Иудейского.

Сервантес. Что дальше?

Санчо. Инквизитор спросил Дульсинею, узнаёт ли она дона Тасита.

Сервантес. И?

Санчо. Дульсинея промолчала. Болтлива, как камень! А хороша была и величественна, как богиня. Тогда Инквизитор спрашивает сумасшедшую, отец ли ей дон Тасит.

Сервантес. И что?

Санчо. Та тоже промолчала. Тогда Инквизитор приказывает подвести обеих женщин к дону Таситу, чтобы он руками определил их черты.

Пауза.

Сервантес. Продолжай, не останавливайся!

Санчо (Яростно). Тогда я закричал, что нельзя! Нельзя требовать от отца, чтобы он пожертвовал своей дочерью, как и от дочери, чтобы она пожертвовала своим отцом! Нельзя даже Инквизитору, даже Королю, даже Папе! Даже сам Господь не заставлял Авраама принести в жертву сынишку.

Сервантес. Дальше?

Санчо. Дальше, дальше…взяли меня за ноги и за руки и выбросили вон. Я немного подождал, а потом забоялся и смылся, как кошка под дождем.

Сервантес. Ее сожгут сегодня, во второй половине дня.

Санчо. Я знаю.

Входит Тюремщик.

Тюремщик. Пора.

Санчо и Сервантес обнимаются.

Санчо. Не бойтесь, молодой хозяин. Ваша семья знакома с архиепископом.

Санчо уходит. Затемнение.

Инквизитор. Будете ли вы смотреть, на сей раз?

Сервантес. …

Инквизитор. Она как будто смирилась, ведет себя спокойно. Мне казалось, вы захотите запечатлеть в душе этот ее образ.

Сандовал подходит к столу и приподнимает белый листок, чтобы увидеть, что написал Сервантес.

Инквизитор. Архиепископ? Вы что, думаете, я сгибаюсь при сильном ветре? Прогибаюсь перед кем бы то ни было? Неужели вы принадлежите к той части людей, которые до сих пор полагают, будто Инквизиция служит Церкви? Инквизиция не нуждается больше ни в чем и ни в ком, дон Мигель, кроме разве что жертв. Сегодня церковь служит Инквизиции, как Король, как все его подданные, как все учреждения этой страны. Поверьте, битва за чистоту крови гораздо важнее битвы за веру. Я вношу в нее мой скромный вклад, но она будет продолжаться и после меня.

Снаружи толпа замолкает. Барабанная дробь. Сервантес с тоской смотрит на окошко.

Сандовал. Это она. Ваша Дульсинея. Достанет ли у вас сил не знать этого до конца?

Сервантес не в силах больше усидеть на месте. Как бы против воли он вскакивает, бежит к окну и выглядывает наружу.

Пауза. Все громче становится треск хвороста.

Голос Анны Феликс. Это ты! Мой принц! Принц мой Иудейский! Я буду Дульсинеей, если ты назовешь меня Дульсинеей. Взгляни, я поднимаюсь вверх! Я воспаряю. Небо мой покров…Давай, воспарим вместе, мой принц Иудейский. Я покажу тебе сады Кордовы.

Пауза. Сервантес отходит от окна и поворачивается к Сандовалу. На его лице и печаль, и облегчение.

Сандовал (Удивлен выражением лица Сервантеса). Ну что? Что вы видели?

Сервантес улыбается. Затемнение.

Дульсинея 2. Инквизитор…

Телло де Сандовал (Он раздражен). Он выполнил свою задачу.

Сервантес. Нет, он ошибся. На костер он послал безумную.

Телло де Сандовал. Случаются и ошибки. Инквизиция — не была машиной для разрушения, она была машиной для убеждения.

Мигель 2. А если кто не хотел, чтобы его убеждали?

Дульсинея 2. Какая разница, хотел или не хотел! Смерти никто не заслуживал!

Телло де Сандовал. Повторяю, ошибки случаются и у нас. Я этого не отрицаю. Даже нацисты, даже ЭсЭс совершали ошибки!

Пауза. Телло де Сандовал осознаёт масштабы только что им сказанного.

Телло де Сандовал. В любой системе, даже самой совершенной, есть потери, но есть и те, кто счастливо их избежал.

Мигель 2 и Дульсинея 2 подходят поближе друг к другу, как бы пытаясь защититься от беды.

Телло де Сандовал. Мы только люди, не более того.

Дульсинея 2. Только инструмент не может выйти за пределы своей функции. Человек — совсем другое дело.

Телло де Сандовал. Церковь трудится на многих мельницах, для которых инквизиторы являются… были убежденными мельниками. Следовало перемолоть черную пшеницу ереси…отбелить… очистить. Следовало потрудиться ради хлеба Господня.

Мигель 2. Отец мой говаривал, что у плохого рабочего всегда плохие инструменты.

Мигель 2 и Дульсинея 2 молча уходят. Телло де Сандовал и М. де Сервантес остаются одни. Какое-то время оба молчат.

Телло де Сандовал. Стало быть, мой победитель это он? Ваш рыцарь печального образа?

М. де Сервантес. Он…и Дульсинея. Как принято писать в книгах, она прожила долго, и у нее было много детей.

Затемнение

Голос Сервантеса. В некоем селе Ламанчском, название которого у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Надобно сказать, что вышеупомянутый идальго с жаром и увлечением отдавался чтению. Сидел он над книгами каждую ночь с вечера до утра и каждый день с утра до вечера; и вот, оттого, что он мало спал и много читал, мозг у него стал иссыхать, так что, в конце концов, он и вовсе потерял рассудок. Воображение его было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок. В воображении своем встречал он на своем пути великанов, как это обычно бывает со странствующими рыцарями, великанов, которые падали на колени и говорили смиренно: «Я — великан Каракульямбр, правитель острова Малиндрании, побежденный на поединке рыцарем Ламанчским, еще не в должной мере оцененным. Он и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению». Как и положено, наш доблестный рыцарь присовокупил к своему имени название своей родины. Вследствие чего стал он называться дон Ишот… (Сервантес раздумывает некоторое время, потом зачеркивает слово и продолжает). Вследствие чего стал он называться…Дон Кихотом Ламанчским.