Тем не менее среди солдат РМО место Клюковского считалось одним из самых «козырных», потому что он не находился под постоянным пристальным взглядом капитана Иголки, и потому не удивительно, что Клюковскому многие завидовали и зависть рождала неприязнь к нему. А от неприязни до ненависти – один шаг.

Питался Клюковский в солдатской столовой, но был хозяином себе. Он сам определял себе время, в какое ему идти в столовую. Он старался всегда попасть в то время, когда отобедают все его сослуживцы. Он не хотел ни с кем лишней встречи. Боялся знакомых. Многие при встрече презрительно бросали ему:

«Стукач!»

«Смотрите, вон стукач пошёл. Из-за него Хомута на дизель… на два года посадили!..

В солдатской столовой начинали кормить обедом с двенадцати часов. Клюковский всегда ходил к закрытию, к половине третьего. В это время он не ожидал здесь встретить Арбузова. А Арбузов пришёл в столовую так поздно из-за того, что сегодня днём получал вместе с младшим сержантом Скоропадом чистоё бельё для роты.

– Ну что, Клюква? Как дела?

– Нормально.

– Нормально? А я думал, как в курятнике…

– Но ты же мне не дед, Витёк, чтоб я тебе давал такой ответ.

– Согласен, Клюква. Я тебе, конечно, не дед… Но, брат, до моих ушей дошла про тебя нехорошая информация…

– Что за информация? – насторожился Клюковский.

– Нехорошая.

– Ну что именно? – да говорят про тебя, будто ты жопу за сапоги ставил?

– Ты что?! Не было такого, – испуганно и быстро заговорил Клюковский. – Не было!

– А пацаны говорят, что было.

– Кто говорит? Не было такого. Враньё!

– А я говорю было.

– Не было.

– Дай слово пацана?

– Слово пацана! Не было такого.

Арбузов, увидев Вербина и Дробышева, шедших в санчасть, окликнул их.

Когда они подошли, Арбузов потребовал от Клюковского, чтобы он при свидетелях «дал слово пацана».

– Слово пацана, что я не ставил жопу за сапоги!

Вербин улыбнулся. Ему было приятно, что, кроме него, «развели» ещё одного «лоха». Дробышев стоял, не показывая своих чувств.

– Короче, ты балабол, Клюква. Ты влетел на бабло. Растусовываю специально для тебя. На параше ты был? Был. Штаны с себя снимал? Снимал. На корточки садился? Садился. Жопу за сапоги ставил? Ставил. Плати!

Клюковский проклинал все на свете, что пришёл сегодня в столовую.

– Что молчишь?

– У меня нет денег?

– Это твои проблемы, Клюква! – жестоко сказал Арбузов. – Знаешь пословицу: «Проблемы негров шерифа не гребут!»

Клюковский молчал.

– Короче, слушай сюда. Тебе два дня сроку. Через два дня… 14 июля… ровно в пятнадцать ноль-ноль я жду тебя на этом самом месте. Ты приносишь мне сто баксов. Вопросы?

– Но у меня нет таких денег. Откуда я их возьму?

– Слушай, Клюка, не будь тупорылым. Я повторяю ещё раз: это не мои проблемы. Меня не гребёт, где ты их возьмёшь? У офицеров укради… С кем живёшь в комнате. У них зарплаты нормальные. Одни хрен, им ни за что деньги платят.

– Как украсть?

– Обыкновенно. Что не знаешь, как деньги крадут? Короче, всё. Это гнилой базар! Если послезавтра у меня не будет денег, ты получишь перо в печень. Свободен!

Клюковский уныло поплёлся к себе в гостиницу.

Дробышев сказал Арбузову:

– Ты – дурак!

– Но-но.

– Ты – дурак. Он сдаст тебя. Кто хоть один раз кого-нибудь вложил, тому веры больше нет. Он вложит и второй.

– Пусть только попробует. Если меня посадят, я отсижу, хрен с ним. Но я выйду, найду его, достану из-под земли…

– И что?

– Завалю. Но перед этим завафлю.

– Жестокий ты Арбузов. Жестокий.

– Не мы такие, жизнь такая. Помнишь, слова сержанта Черненко: «Это жизнь, пойми, брат, это жизнь!»? Жизнь – штука жестокая и диктует нам свои суровые законы. Если ты не хочешь прогнуться, потерять свое лицо, своё достоинство, сам будь жесток… безжалостен. Вот так-то…

Клюковский весь вечер ходил пасмурнее тучи. На нём не было лица. Это быстро заметили офицеры, с кем он жил в комнате, и стали приставать с расспросами, но Клюковский, сославшись на недомогание и головную боль, принял таблетку аспирина, лёг на кровать и укрылся одеялом. Долго ворочался, не мог заснуть. Он боялся мести со стороны Арбузова. Он слышал о том, что Арбузов жестоко расправился со своим «дедом», когда тот уволился на Дембель. «Допустим, я не отдам ему деньги, – размышлял Клюковский. – Допустим, она как умный человек меня сразу не тронет. Он тихо и спокойно, не подавая виду, отслужит полгода, а через полгода, когда уволиться на Дембель, шырнёт меня ножом. Он это может. За ним не заржавеет!»

Наконец, его накрыл глубокий, чёрный сон. Клюковскому приснилось, будто Арбузов гоняется за ним с ножом по какой-то заброшенной стройке. Клюковский забежал на четвёртый этаж недостроенного дома. Арбузов, скаля зубы в злорадной улыбке, шёл на него, пробуя пальцами остроту лезвие ножа. Бежать было некуда. Клюковский, отступая шаг за шагом, приближался к краю бетонной плиты. Оступившись, он сорвался…

Он проснулся, разбуженный собственным криком, в холодном поту. К счастью, в комнате никого не было.

В этот миг дверь распахнулась, и в комнату, нагловато постучавшись, вошёл знакомый сержант из Особого Отдела. Звали его Олег Ганза.

– Здорово, а что никого нет?

– Нет. Я один. Все куда-то ушли.

– А я зачем пришёл… Сахара у вас попросить…

Клюковский поднялся. Он был необычайно бледен. Это бросалось в глаза.

Дрожащими руками он отсыпал из пакета полкружки сахара, протянул «особисту».

– Женя, что случилось? – спросил сержант Ганза.

– Да так… письмо не хорошее получил. Мать в больницу попала, – соврал он.

– Ну, так иди к Самовалову. Просись в отпуск.

– Я ходил. Его нет. Он сейчас в Мукачево, к родным укатил.

– Ну, так за него кто-то ведь остался… начальник штаба?

– Майор Рунич сказал, чтоб я ждал Самовалова.

– А откуда ты узнал, что мать в больницу попала?

– Письмо получил.

– Женя, а вот теперь не надо врать. Самовалова я видел пять минут назад. Он поднимался к нам. А до этого он был на аэродроме. Рассказывай, что случилось?

– Я тебе говорю: мать в больнице.

– Женёк, нехорошо такое говорить. Мать – это святое… а ты говоришь такое… ты что ей зла желаешь?

– Я тебе правду говорю.

– Это не правда… До меня дошла информация, будто тебя сегодня обидели, – Олег пытливо смотрел в глаза Клюковскому. Сержант Ганза врал. Он видел, что с Клюковским действительно что-то случилось, и он решил его взять на «понт».

– Кто тебе сказал? – испуганно спросил Клюковский. – Вербин?

– Да, Вербин, – спокойно говорил Ганза. А про себя думал: «Уже теплее. Во всяком случае, зацепка есть!»

– Зачем, кто его просил? Вечно он не в свои дела нос суёт.

– Женя, сейчас речь не об этом… Человек, который тебя обидел, давно у нас в разработке. Ты должен нам помочь, – Сержант Ганза, что говорится, играл ва-банк. Он выбирал острожные, двусмысленные фразы. – Ну так что… расскажешь?

И Клюковский, махнув рукой, всё рассказал. Возможно, если бы сержант Ганза вошёл к нему чуть позже, он ничего не рассказал бы ему. Опасаясь мести Арбузова, Клюковский бы пошёл на преступление и украл бы у офицеров сто долларов, тем более он знал, у кого из них постоянно есть деньги и где они лежат. Но всего этого не произошло.

Клюковский вслед за сержантом Ганзой поднялся на четвёртый этаж, где располагался Особый Отдел, и повторил всё это трём офицерам.

Начальник Особого Отдела успокоил его, предложил рюмку конька, бутерброд с маслом и сыром. Объяснил Клюковскому, как следует себя вести…

– Товарищ подполковник, но мне точно ничего не угрожает?

– Точно. Гарантированно. Ты будешь находиться под постоянным присмотром моих людей. Веди себя, как ни в чём не бывало. Послезавтра утром – зайдёшь ко мне. Мы выдадим тебе меченную купюру.

Пошло два дня. Наступило послезавтра. Ровно в 15.00 Клюковский вышел на крыльцо солдатской столовой. Расстегнув китель, включил на запись диктофон, достал расчёску, пригладив волосы, свернул налево и направился к курилке санчасти, где его ожидали Арбузов и Бордецкий.