По мнению Тессы Уиньярд, самой странной чертой характера мисс Ладгейт была ее благосклонность к нищим.

Для человека, нрав которого напоминал горную цепь с острыми вершинами, неожиданно переходящими в равнины, это было более чем странно; дело в том, что она не отличалась щедростью. Ее скупость проявлялась то тут, то там, появляясь и исчезая, словно тоненькая прожилка в куске мрамора. Одну неделю она оплачивала счета без звука; на следующей она кипела от злости, придираясь к мелочам и предлагая нелепые меры экономии, от которых сама впоследствии отказалась бы, выполни миссис Финч, экономка, ее распоряжения. Богатство позволяло ей быть равнодушной, а старость — капризной.

Она редко жертвовала деньги местным благотворительным организациям, и хотя к ней частенько наведывались их назойливые представители с подписными листами и сказками о добрых делах, но уходили они ни с чем. Не желая раскошеливаться, она всегда находила благовидные предлоги: больницам должно помогать государство; программы помощи местным беднякам не позволяют им научиться бережливости; у нас полно своих язычников, которых нужно обратить в христианство, поэтому незачем посылать миссионеров за границу. Тем не менее временами она с безграничной щедростью раздавала пожертвования отдельным личностям, а ее благосклонность к бродягам и попрошайкам стала притчей во языцех среди нищих. Чем вызвала неудовольствие соседей, поскольку она привечала любую сомнительную личность, постучавшую к ней в дверь.

Когда Тесса Уиньярд согласилась приехать с месячным испытательным сроком, она знала, что с мисс Ладгейт трудно поладить, и сомневалась, удастся ли ей задержаться на должности компаньонки, — более того, захочет ли она этого сама.

Она нашла эту работу не по объявлению. Тесса была знакома с замужней племянницей мисс Ладгейт, и та, порекомендовав девушку своей пожилой родственнице, упомянула Тессе о причудах старухи и рассказала, как с ними справляться. Так что Тесса оказалась не совсем посторонним человеком и явилась подготовленной.

Дом очаровал Тессу, она влюбилась в него с первого взгляда, как только впервые переступила через его порог. Она питала романтическую страсть к старинным особнякам, и Биллингтон-эбботс — хотя в нем ничего не осталось от монастыря, по имени которого он был назван, — оказался достаточно древним, чтобы им можно было восхищаться. Дом был построен в основном в XVII веке, но спустя столетие один из владельцев, будучи поклонником модной в то время итальянской архитектуры, украсил фасад лепниной и пристроил портик с колоннами. По-видимому, все тот же владелец воздвиг в конце аллеи среди зарослей орешника летнюю беседку в стиле греческого храма, и, вероятно, именно он соорудил за домом у заросшего тростником пруда имитацию руин — с тех пор Время придало им натуральный вид. «Вполне возможно, — подумала Тесса, хорошо знавшая ту эпоху, — тот же романтичный сквайр имел обыкновение приглашать местного священника для отвлеченных размышлений под луной у ложных развалин».

Вокруг дома раскинулся заросший деревьями сад, придавая самому дому грустный вид и создавая вокруг атмосферу уныния и мрачности. То тут, то там, в самых неожиданных местах возникали садовые скульптуры, большинство — полуразрушенные и грязные. Тесса обнаружила их довольно скоро и, натыкаясь на них, каждый раз вздрагивала от неожиданности. Из-за поворота тенистой аллеи выглядывал Гермес с отколотым носом; в ветвях лавра пряталась Деметра без руки, охраняющая сон Персефоны; у калитки огорода застыл в прыжке танцующий фавн; у небольшого выложенного камнем пруда на пьедестале стоял сатир и с вожделением взирал на гладкую поверхность воды, словно поджидая наяду.

Сначала внутреннее убранство дома внушало Тессе благоговейный трепет. Она любила красивые вещи, но испытывала страх перед мебелью и картинами, которые, как ей казалось, обладают холодной красотой и знают себе истинную цену. Все блестело, кругом ни пылинки, ни соринки, а приемная имела торжественный вид государственных апартаментов, открытых для посещения публики.

Квадратный холл опоясывала галерея, и, если поднять голову вверх, можно было увидеть верхний ярус и покатые балюстрады трех лестниц. В глубине стояли фигуры рыцарей в доспехах, на стенах висели три-четыре картины Лели и Кнеллера, этих некогда модных живописцев, писавших портреты придворных красавиц. Современные коллекционеры потеряли интерес к их работам. Длинная прямоугольной формы столовая была выдержана в строгом аскетическом стиле, из мебели там стояли лишь стол эпохи Кромвеля, стулья и огромный буфет с начищенными до блеска серебряными подсвечниками. Единственным украшением обитых филенкой стен служили два больших портрета кисти неизвестных представителей голландской школы семнадцатого века. Шторы на окнах были коричневого цвета — в тон узкой полоске ковра, почти полностью скрытого под длинным столом.

Гостиная, в которой Тесса проводила большую часть своего времени с мисс Ладгейт, имела не столь монашеский вид, хотя тоже выглядела строго и горделиво. В спальне царила более непринужденная обстановка — фотографии живых людей, корзинки для рукоделия, удобные кресла и уютная, женственная атмосфера; однако мисс Ладгейт чаще предпочитала сидеть в своей величественной гостиной рядом с «Портретом мисс Оливии Ладгейт» работы Гейнсборо, среди чиппендейловской мебели и бесценного фарфора. Она словно понимала, что является лишь хранителем этих сокровищ, и теперь, когда срок ее службы подходил к концу, стремилась не выпускать их из поля зрения.

Скорее всего, ей далеко за восемьдесят, решила Тесса; она была маленькой, высохшей, хрупкой и прозрачной, как изящный фарфор, что отличает некоторых очень пожилых леди. Зимой и летом она носила дома белую шерстяную шаль, плотную или тонкую в зависимости от сезона, которая по цвету и фактуре подходила ее мягким, все еще густым волосам. Лицо и руки желтовато-коричневого оттенка носили отпечаток старости, и они были такими тонкими и изящными, что даже самые простые кольца казались непосильной ношей для ее пальцев. Голубые глаза еще не утратили свою остроту, некогда красивый рот потерял форму, уголки съехали вниз, вокруг верхней губы собрались морщины, придавая ее лицу угрюмое выражение. Голос звучал тихо, и когда она говорила, то всегда произносила слова медленно и четко, как это делает человек, который знает, что приказ будет выполнен, — нужно лишь ясно выразить свою мысль — и поэтому старается изъясняться четко и понятно.

Тесса провела в обществе мисс Ладгейт неделю, но так и не поняла, нравится ей старая леди или нет, боится она ее или нет. Мнение мисс Ладгейт тоже было ей неизвестно. Они вели себя по отношению друг к другу так, словно Тесса была ребенком, а мисс Ладгейт — новой гувернанткой, подозреваемой в жестокости. Тесса старалась показать себя с лучшей стороны, выполняла все распоряжения и думала, прежде чем что-нибудь сказать, — обычно такого поведения требуют от детей и, как правило, тщетно. Временами она задумывалась, почему мисс Ладгейт не взяла на работу женщину постарше, она не понимала, какую нишу должна заполнить в этом доме и за что получает жалованье и кров.

По правде сказать, мисс Ладгейт хотелось видеть в доме молодое лицо, пусть даже их объединяет лишь принадлежность к одному полу и к роду человеческому. Все слуги работали здесь с незапамятных времен и хранили ей верность благодаря слухам о наследстве. Родственников у нее было мало, их интересовали лишь собственные дела. Домом и основной частью имущества, которое приносило ей доход, управлял по доверенности наследник, назначенный тем же завещанием, по которому она получила пожизненное право собственности. Это избавило ее от повышенной заботы каких-нибудь племянников или племянниц, охотящихся за наследством.

Но она чувствовала себя одинокой и мечтала об общении с молодежью.

Оказалось, что Тесса неплохо играет на пианино и разбирается в музыке. В свое время мисс Ладгейт тоже сносно музицировала — до тех пор, пока ревматизм не скрючил ее пальцы. Так что огромный рояль, который регулярно настраивали, больше не молчал, и мисс Ладгейт вновь обрела утраченные радости.