Теперь он жил в доме, в котором проживало только районное начальство; в углу одной из трех комнат его квартиры стоял телевизор, на специальном столике — телефон. На стене — ковер. Дешевый — на полу. И машина была. Захотел на выходной на озера с ружьем — сел и поехал. За грибами — ягодами с женой — пожалуйста. Отчитываться ни перед кем не нужно.

Панкратов смотрел на Коржавина, и его распирала злость. Он не понимал, как это вот такой молодой, с образованием и не может определить себя?! Как ему поможешь… Звонить Николину бесполезно. Коржавин уйдет, а тот где-нибудь когда-нибудь скажет, что вот он, Панкратов, хлопотал за такого-то, а у того документы…

— Надо было ко мне сначала зайти, — с досадой сказал он Коржавину, — а уж потом к Луптевой. А ты попер напропалую. Нагородил там черт знает что. К чему о судимости ляпнул?!

— Да не сидел я! — Коржавин встал, прошел туда- сюда по кабинету. — Надоели расспросы — что да как. Выматывают душу. Не нужен, так бы сразу и сказали.

— А ты как хотел — выматывают. У них работа такая. Должны они знать человека! А ты влетел с улицы — и нате вам — направление. Да еще с такими бумагами.

— Не в бумагах дело. Им в диковину, что человек сам напрашивается в школу. А когда учителя бегут из деревни, это никого не удивляет?

— Ляпнул о судимости, — тянул Панкратов, — а теперь попробуй переубеди их. Какие вы все Коржавины заполошные. Отец твой, бывало, все горло драл.

— Ты отца не тронь! — взвинтился Коржавин. — Он к тебе за хлебом не ходил. Ты сам к нему пришел — вспомни пятьдесят первый!

— Ну и что… А я ему не помогал? Тебе-то откуда знать.

— Знаю я эту помощь.

— Жену бросил, по бабам небось шаришься! — разошелся Панкратов. — Почему с женой не живешь?

— Какое ваше дело! — взбеленился, шагнул к столу Коржавин. Он сейчас был противен себе за то, что пришлось ходить по кабинетам. — Какое ваше дело: живу — не живу! Что, я перед каждым должен отчет держать?!

— Да ты но ори, это тебе не в колхозной конторе, — косился на дверь Панкратов.

— Бросил! Как вы сразу догадываетесь! Может, она меня бросила! — Коржавин дергал головой, всегда у него начиналось так, когда доводили его. — Я зиму в области учительствовал, а она, сука, трепалась с кем попади!

— Ну ладно, ладно! — морщился Панкратов. — Не живешь и не живи, какое мое дело! Спросить нельзя, что ли? Садись, чего ты вскочил.

— «Шаришься»! — ляскал зубами Коржавин. Не мог успокоиться. — Все вы праведники становитесь в пятьдесят. Ты не шарился… Зинка Жагилина от кого?!

— Какая еще Зинка? — по — волчьи повернулся Панкратов.

— Та, что ты состряпал.

— Ну, это ты брось, — побурел Панкратов. — Это еще доказать нужно.

— А что доказывать, вся деревня знает.

— Ладно, — Панкратов положил ладони на стол. — Разговор этот ни к чему. Давай о деле. Со школой, надо полагать, ничего не выйдет у тебя.

— Черт с ней! Устроюсь куда-нибудь, работа найдется.

— Ты не психуй, устроишься… У тебя мать. Вернешься в Еловку, чем станешь заниматься?

— На ферму пойду скотником.

— Ну-у… опять двадцать пять. Зачем же ты учился тогда, штаны протирал? Работу и здесь можно подобрать — жилья нет, вот что. С жильем я тебе не помогу. Третий год дом строим, никак сдать не можем. То того, то другого нет. Дом двадцатиквартирный, а очередь — пятьдесят семей. Где остановился? В гостинице? Сделаем так — зайдешь ко мне после выходных, а я за это время кое с кем поговорю. Ну давай. — И, встав, протянул руку.

Коржавин вышел, ждавшие за дверью удивленно смотрели на него.

Панкратов стоял у окна, видел, как медленно уходил он через площадь, подняв воротник плаща, сунув руки в карманы.

«Ничего не выйдет», — поморщился Панкратов. И отошел от окна. Надо было заниматься делами.

Во второй половине дня Коржавин ходил но поселку, присматривался. Побывал на хлебозаводе, в заготконторе. Всюду требовались грузчики, слесари — сантехники, уборщицы. Сантехником Коржавин работал когда-то, и можно было пойти для начала, хотя и на хлебозавод, но в отделах кадров, прежде чем заводить разговор о работе, спрашивали о прописке. Так, обходя улицы, он оказался возле редакции районной газеты. Прошел, вернулся и минуту стоял, раздумывая. Никаких объявлений на двери не было. Зайти если? В студенческие годы Коржавин редактировал стенную печать, а когда ездил на каникулах со строительным отрядом, несколько его статеек опубликовала областная молодежная газета.

«Попробую», — решил Коржавин, потянул ручку двери и очутился в небольшом коридоре; направо, из открытой двери, доходил стук машины — «печатной», — догадался Коржавин, — налево уходил еще один коридор и заканчивался дверью с табличкой «Редактор». Коржавин постучал и, услышав громкое «давай!», вошел в кабинет. Кабинет был мал совсем, в одно окно, возле окна того за столом сидел толстогубый курчавый человек в темном пиджаке поверх свитера. Правый пустой рукав был затолкан в карман, В левой редактор цепко держал толстый граненый карандаш. Карандашом этим он ловко подправлял строки на свежем газетном листе, ставил кавычки, вопросительные и восклицательные знаки.

— Повремени чуток, — редактор кивнул на стулья. — Черти. Говорил, другой нужен шрифт, так нет — на своем настояли… Та-ак, — подчеркнул он последнюю строку и, бросив карандаш, несколько раз сжал пальцы, разминая.

— И по какому вопросу? — спросил он, и Коржавин увидел, что лицо у редактора круглое и веселое, в рытвинах оспы, с долгими, до скул баками.

— Люди вам нужны? — спросил Коржавин, глядя в сторону.

— Люди, дорогой мой, всегда нужны, — рассмеялся редактор. — Хорошие люди. Ты насчет работы? Нужен нам литсотрудник в сельхозотдел. Образование какое? Та-ак… А в газете не приходилось работать? Нет! А кем работал раньше? Трудовая есть? Ну, давай сюда!

«Так я и знал», — подумал Коржавин, в который раз доставая трудовую.

— Так — так, — быстро листал редактор. — Фабрики- заводы, понятно.

— Я, знаете, — стыдясь себя, пояснил Коржавин, — рано начал работать. Шестнадцати еще не было. Потому пришлось на разных… У меня вот характеристика положительная с последнего…

— И хорошо, что пришлось на разных, — перебил редактор. — Значит, опыт есть различный, наблюдения есть, впечатлении всякие. А это главное. А что толку, если бы ты сорок лет сидел в одной артели, замки делал? Заржавел бы от скуки, а?! — Редактор опять засмеялся и полез за папиросами. — Я, когда молодой был, пол — России объездил, все посмотреть хотел. Только и помотаться, пока молодой. Стариком хоть вспомнить будет что. Ты мне характеристику не суй. Ее всяко сочинить можно. Как с начальством живешь — такая и характеристика. Так, что ли? Я их сам десятками пишу. Ты мне поработай да покажи себя на изломах — тогда и видно будет, что ты за человек. Вот так.

Редактор приподнялся и, стукнув кулаком в стену, крикнул:

— Семеныч, зайди!

Вошел старик, грузный, седой, в очках, сдвинутых на лоб, с исписанными листками в руках.

— Семеныч! — Редактор сел на подоконник, прислонился к косяку. — Вот тебе новый литсотрудник, знакомься.

— Ты хоть знаешь, кого берешь? — не глядя на Коржавина, недовольно загудел старик. — Собираешь с бору да с сосенки, а я отдувайся. Ты прошлый раз принял, а он лыка не вязал.

— Ну мало ли что, — не смутился редактор. — Ошибся я тогда. А ты что — не ошибаешься? У человека желание есть, а другому лишь бы день прошел. Мы вот что сделаем, Семеныч. Возьмем его с испытательным сроком. Неделя сроку, а? Пошлем сразу в командировку, в дальние хозяйства, на день — другой. Для сбора материала. Пусть он соберет, обработает и подаст нам. А мы посмотрим. Получилось — берем к себе; не выйдет — тогда извините. Идет? — спросил он Коржавина. — Сегодня какой день? Так… В понедельник на работу к девяти часам. Трудовая пусть лежит у меня. Все. До свидания.

Все это редактор говорил громко и быстро, глядя то на Коржавина, то на старика — завсельхозотделом. Губы его ползли, раздвигались в улыбке, открывая крупные непорченые зубы.