«Подарочек» от Инески. Эта своего не упустит. Прислала. И сразу два. Где она их берет? Моя модистка Жюли[59] прояснила ситуацию: сказала, будто бы Инеска заключила пожизненный контракт с анонимной парижской фирмой на изготовление одного-двух «гороховых галстухов» в год. Представляю, во сколько это обошлось партийной кассе!

Заметила сейчас, что письмо получилось изрядно длинным, прости меня, Фантик, за болтливость, но ведь ты понимаешь причину!

ЦК и КЦ. Твоя Крупа

Родная моя Крупочка, какое содержательное письмо! И какое тревожное. Меня очень тревожат новые для меня черты в облике В. И. Ведь человек, душа которого закрыта для искусства, — опасен для общества. Тем более — для близких людей.

А это странное высказывание — «искусство должно принадлежать народу»?! Вообще существа «мужеска» пола склонны к хлестким и бессмысленным высказываниям. Сказанет этакое словцо, а потом думай, что сие означает. Но самое неприятное в этих высказываниях — их превращение в цитаты, потому что, становясь фольклором, они оказывают влияние на окружающих. Последствия воздействия упомянутой уже фразочки могут быть просто катастрофическими. Как минимум разграбят картинные галереи. И хорошо, если этим и ограничится.

Очень знаменательно, по-моему, посещение именно «Юдифи». Решительность и способность к самопожертвованию этой удивительной женщины всегда производили на меня сильное впечатление. Мне кажется, что если бы Юдифь жила в наше время, то записалась бы в партию СР. Я искренно считаю, что только физическое уничтожение некоторых личностей может пойти на пользу народу.

Пожалуй, на ближайшем заседании внесу предложение об учреждении новой награды для архиактивных стрелков СР — «Орден святой Юдифи с мечами и бантами». На мечах (орудие труда Юдифи) и бантах (дамское украшение) буду настаивать особо. Или лучше «Юдифь на шее», ха?

Опять снился сон. И опять ничего не поняла. Мне «показывали» многолюдное мероприятие под названием «Субботнее бревно» (?). Весь присутствующий народ группами по три-пять человек перетаскивал что-то длинное (бревна?). В голове колонны шли Вовка и Инеска с бревном, конечно. Оба манкировали.

Интересно, как бы этот сон объяснил З. Фрейд? Уж наверное, что-нибудь неприличное открылось бы. Ха-ха.

У нас опять зима, дома холодно, так как меня забыли включить в список на получение дров. Это казначея-то! Слушай, а не про дрова ли мой сон?

Рученьки, однако, замерзли, да и чернила вроде густеют. В другой раз напишу длиннее.

ЦК тебя, твой замерзший Фантик.

P.S. Дюшка от холода впала в спячку. Мне стало жаль ее, беднягу, рожденную в жарких среднеазиатских широтах. Завернула ее в старый оренбургский платок и ношу за пазухой, как камень, ха!

ЦКЦКЦКЦКЦК

Хочу верить, что к моменту получения моего письма ты уже согрелся, продрогший и заиндевевший Фантик!

Про так называемые цитаты — ты абсолютно права. В. И. в каждую статью, которую пишет, старается вставить какой-нибудь афоризм с далеко идущими последствиями. Я, как могу, с этим борюсь — при перепечатывании и переписывании «нечаянно» пропускаю сомнительные, с моей точки зрения, выражения. Но, с одной стороны, Володя страшно бдителен, а с другой стороны, никогда не знаешь, что западет в души читателей, гы.

Перечитала твои последние письма и поняла, что ты — мыслитель и логик, а я — всего-навсего летописец. И с этим, видимо, ничего не поделаешь. А потому спешу рассказать о последних событиях нашей «европейской» жизни.

Недавно к нам приехал погостить Павлик Ланжевен[60] — сочувствующий коммунистам ученый-физик. Мы прогуливались с ним по Цюриху, и он захотел посетить местный университет. Нас провели в аудиторию, где несколько лет назад читал свои блистательные лекции Рикки Авенариус[61]. Не могу описать тебе Володину реакцию — во всяком случае, это было похоже на истерический припадок: он взгромоздился на кафедру и стал наизусть произносить (нет, выкрикивать!) куски своей статьи «Критика эмпириокритицизма». Бедный Авенариус, наверное, в гробу переворачивался. Все замерли, Павлик так вообще стоял разинув рот во все время почти получасового выступления. Проявления патологические всегда вызывают ступор у здоровых людей. Когда В. И. иссяк, Павлик подошел к нему, погладил по плечу и пригласил съездить в Лондон! В. И. мечтательно улыбнулся, а я чуть не умерла от ужаса, и ты понимаешь почему. Павлик же, не замечая впечатления, которое оказали его слова на нас обоих, продолжал красочно описывать радости жизни в Кавендишской лаборатории, куда он едет работать. При этом как-то так получилось, что приглашение посетить «мир науки» относилось только к Володе. Тут же, не покидая еще стен университета, В. И. написал для меня «заветы Ильича» — задание (как для Золушки[62]) на время его отсутствия.

Если бы ты знал, мой замечательный Фантик, как я боюсь последствий этого путешествия.

Состояние мое столь прискорбное, что придется закончить грустное письмо. Увы.

Твоя до чрезвычайности испуганная Крупа. ЦК.

Родная моя Крупиночка, какие лестные слова ты обо мне написала — «мыслитель и логик». Если бы! Ведь мыслитель находит пищу для ума в явлениях глобального характера. А я просто бурно (и по-бабьи) реагирую на твои во всех отношениях примечательные письма. Твои послания — не только летопись событий, в эпицентре которых ты по воле провидения и ЦК (ха!) находишься, но и попытка вытащить твоего верного Фантика из уединенного кокона, сотканного жизненными обстоятельствами.

Однако и у нас тут кое-что происходит. Попытаюсь рассказать во всех подробностях, и уж тут не до обобщений и логических выводов.

На заседании нашего ЦК я выступила с очередным отчетом о финансовой деятельности. Когда отгремели бурные аплодисменты, поднялся Коба-Фикус, сделал приглашающий жест, и из плохо освещенного угла вышли двое, утомительно похожие друг на друга и на самого Фикуса. У всех троих приземистые фигуры, очень основательные усы и мелодичный кавказский акцент. Имена новоприбывших он назвал разные (вроде это были Орджоникидзе[63] и Шаумян[64]?), но я, то ли от почти отсутствующего зрения, то ли от недостаточного освещения, тут же их перепутала и в течение продолжавшегося вечера обращалась сразу к парочке: «Серж и Стефанио, не могли бы вы ознакомить присутствующих с новыми источниками финансирования терактов в Тифлисе?» — или так: «Стефанио и Серж, пардон муа, не передадите ли блюдо с осетриной на наш конец стола».

Вечер наш затянулся сверх меры — «горцы» привезли с собой несколько бочонков кахетинского (это, конечно, не амонтильядо, но тоже кое-что) и настаивали на окончательном и бесповоротном распитии божественного напитка. Прости меня, Крупиночка, но в тот вечер по непонятной для меня причине я слегка перебрала и, конечно, заговорила о самом дорогом — о феминизме как форме борьбы части пролетариата за часть своих прав. Как мне показалось тогда, никто не обратил внимания на мои слова. Потом кавказские экспроприаторы проводили меня до дома, а на следующий день…

На следующий день в дверь моей квартиры позвонили, я открыла. На пороге стояли две женщины. Я их хорошо знаю (да и ты тоже), но удивлена была донельзя — взору моему явились мадам Клара[65] и юная Розочка[66], активистки фронта суфражисток, которых я, невзирая на этот факт их биографий, не очень-то уважаю — есть ведь и другие факты. Не замечая моей настороженности, они бросились меня целовать-обнимать и преуспели в этом. Не дав мне опомниться и отряхнуться, они вывалили целый короб информации, суть которой сводилась к следующему: