В конце концов, я убедил их принять деньги, которые они, если захотят, могут потратить на благотворительность.

Я испытал огромное облегчение, когда они все-таки сдались.

Поразительная история с нефритовой лягушкой сблизила нас, и вскоре мы стали друзьями. Я теперь частенько заглядывал к ним в магазин и знал, что всегда могу рассчитывать на их дружескую поддержку.

Я не мог забыть старика, он произвел на меня неизгладимое впечатление, и я часто расспрашивал сестер о несчастном антикваре, однако они не могли рассказать мне ничего интересного. Они говорили о нем как о «милом старике», который долгие годы служил у их отца. История с продажей лягушки так и осталась загадкой — по понятным причинам сестры не хотели расспрашивать об этом его вдову.

Однажды вечером я пил чай в дальней комнате вместе со старшей сестрой и заметил альбом с фотографиями. Рассматривая его, я наткнулся на снимок человека, который имел явное сходство со стариком. Перед моими глазами предстало то же самое поразительное, странное лицо; хотя, судя по всему, фотография была сделана за много лет до нашей встречи — более округлое лицо человека на фотографии еще не приобрело того бесконечно усталого вида, который остался в моей памяти. Но какие выразительные глаза! В нем определенно было нечто неординарное.

— Какая чудесная фотография старого Холмса! — заметил я.

— Фотография Холмса? Я и не знала, что она здесь есть. Дайте-ка посмотреть.

Я передал ей альбом, и в эту минуту в комнату заглянула младшая сестра, Бесси.

— Я иду в кино, — сообщила она. — Только что звонил отец. Он зайдет через несколько минут, чтобы взглянуть на тот буфет в стиле «шератон».

— Хорошо, Бесси, я буду здесь и с удовольствием выслушаю его мнение, — ответила мисс Уилсон, забирая альбом из моих рук.

— Я не вижу фотографии старика Холмса, — сказала она.

Я показал на снимок в верхней части страницы.

— Это? — воскликнула она. — Но это мой отец!

— Ваш отец! — задохнулся от изумления я.

— Да, и более непохожих людей трудно представить. Наверное, в темноте вы просто не рассмотрели Холмса!

— Да, да, скорее всего, — быстро согласился я. Мне требовалось время, чтобы все обдумать, — ее слова меня озадачили. Какая бы ни была темнота, так ошибиться невозможно. Я ни на секунду не сомневался, что человек на фотографии и тот, кого я принял за старика-антиквара, — одно и то же лицо. Что за чудеса?

Ее отец? С какой стати он явился в магазин втайне от своих дочерей? По какой причине скрыл продажу лягушки? И почему, когда узнал ее истинную стоимость, позволил девушкам думать, что ее продал Холмс?

Ему было стыдно признаться в собственной оплошности? Или девушки скрыли от него тот факт, что продажа имела удивительное продолжение? Возможно ли такое? Что, если они не хотят ставить его в известность о своей неожиданной прибыли? Похоже, я оказался втянут в странную семейную тайну. Но кто бы из них ни скрытничал, меня это не касается. Я не собираюсь никого выдавать. Нет, буду держать язык за зубами.

По словам младшей сестры, отец вот-вот придет. Узнает ли он во мне своего покупателя? Если да, то возникнет довольно неловкая ситуация.

— У него изумительное лицо, — осторожно произнес я.

— Вы так думаете? — с готовностью откликнулась она. — Такое умное и волевое, правда? Я помню, когда был сделан этот снимок. Незадолго до того, как он увлекся религией. — Последние слова она произнесла так, словно говорила о тяжелой болезни.

— Он внезапно стал очень набожным?

— Да, — с неохотой ответила она. — Бедный отец! Он подружился с одним священником и сильно изменился. Стал совершенно другим человеком.

Голос девушки дрогнул, и я почему-то подумал, что у ее отца, наверно, помутился рассудок. Может быть, в этом кроется разгадка всей истории? Находился ли он в здравом уме во время наших встреч с ним?

— Вера принесла ему несчастье? — осмелился спросить я, потому что мне страшно хотелось побольше разузнать об этом странном человеке, прежде чем вновь встретиться с ним.

— Да, он ужасно страдал. — Глаза девушки наполнились слезами. — Понимаете… — она замялась, но взглянув на меня, решила продолжать: — Вам я могу рассказать. Я вижу в вас настоящего друга. Мой несчастный отец начал думать, что совершал очень плохие поступки. Он никак не мог успокоить свою совесть. Помните, я говорила вам о его необыкновенном чутье? Так вот, он скопил свой капитал в результате трех удивительно удачных сделок. Понимаете, ему повезло так же, как и вам, — вот почему я решилась вам рассказать. Такое странное совпадение.

Она замолчала.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил я.

— В его жизни было три случая, когда ему удалось всего за несколько шиллингов купить необычайно ценные вещи. Только в отличие от вас он знал, что покупал. Баснословная прибыль от их продажи не стала для него неожиданностью. В отличие от вас он не посчитал своим долгом выплатить компенсацию людям, которые даже понятия не имели, что отдали за бесценок настоящее сокровище. В конце концов, большинство коммерсантов тоже не стали бы об этом задумываться, не так ли? — оборонительно спросила она. — Итак, отец становился все богаче и богаче… Несколько лет спустя он познакомился с тем священником, и в нем стала развиваться своего рода… э-э-э… болезнь. Он стал думать, что в основе нашего состояния лежат сделки, которые ничуть не лучше воровства. Горько раскаивался в том, что воспользовался неосведомленностью тех троих людей. К несчастью, ему удалось выяснить, что в дальнейшем произошло с каждым из тех, кого он называл своими «жертвами». Как это ни ужасно, но все трое умерли в нищете. Это открытие повергло его в страшную печаль. Двое умерли, не оставив после себя детей, поэтому отец не смог исправить положение, поскольку не нашел никаких родственников.

Сына третьего человека он нашел в Америке: но тот тоже умер, не оставив семьи. Так что моему несчастному отцу не удалось загладить вину. Он только об этом и думал — как загладить свою вину. Мысль о неудаче терзала его до тех пор, пока он окончательно не лишился рассудка. Все глубже и глубже окунаясь в религию, он вбил себе в голову странную идею — она стала для него настоящим наваждением. «Если я дам кому-нибудь возможность совершить хороший поступок, — говорил он, — я как будто бы сам его совершу. Христа распяли за наши грехи. Я трижды согрешил против него, поэтому должен сделать так, чтобы благодаря мне кто-то совершил три хороших поступка, которые уравновесят мои собственные грехи. Только так я смогу искупить свои преступления перед Христом, потому что мои деяния — преступление».

Мы спорили с ним, пытались убедить его, что практически каждый на его месте поступил бы подобным образом. Все было напрасно. «Другие пусть судят себя сами. Я-то знаю, что поступал скверно», — стонал он. Идея искупления становилась все более навязчивой. Она превратилась у него в настоящую манию!

Он решил найти троих человек, которые своими хорошими деяниями смягчат ту боль, которую его «три преступления» — как он их называл — причинили Богу, и принялся разыскивать дорогие и обязательно невзрачного вида произведения искусства, которые предлагал за несколько шиллингов.

Бедный мой отец! Я никогда не забуду его радость, когда один человек вернул вазу, которую купил за пять шиллингов, а потом обнаружил, что она стоит шестьсот фунтов. «Вы, наверное, ошиблись», — заявил тот человек. Точно так же, как вы, благослови вас Бог!

Пять лет спустя произошло еще одно подобное событие. Господи, как счастлив он был! Ему удалось уравновесить два преступления — он искупил две трети своих грехов!

Затем последовали долгие годы мучительных разочарований. «Не будет мне покоя никогда. Нет, нет и нет — до тех пор, пока я не найду третьего», — говорил он.

На этом месте своего рассказа девушка заплакала. Закрыв лицо руками, она пробормотала:

— Ах, если бы только вы пришли раньше!

Я услышал мелодичное позвякиванье колокольчиков.