Но над этим Мартина не задумывалась – для этого она слишком устала.

Поляк заботливо отправил складки плаща, укутывая девушку поплотнее. Она с благодарностью подняла на него взгляд, уже находясь в том дремотном состоянии, когда человек почти не отдает себе отчета о происходящем. Его лицо было совсем близко, глаза, казавшиеся удивительно светлыми на загорелом лице, встретились с карими глазами Мартины и погрузились в них до самого дна, заставив сердце девушки забиться томительно и сладко. Мгновение, показавшее обоим бесконечным, молодые люди, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом Спыховский коснулся губами век девушки, и она сразу уснула – быстро и легко, как в детстве.

– Что с панной, никак сомлела? – встревожился седоусый, подъезжая ближе. – Может, влить ей горилки в рот, чтоб опямятовала? Видно, натерпелась она страху… знать бы, что ее так напугало. Слыхал я, что в Ливонии волки людей режут как овец, как бы нам с такими не встретиться, на ночь глядя.

– Ты что же, боишься? – вполголоса заметил Спыховский, выгибая бровь.

– Упаси Бог! Нас здесь десяток храбрецов, выходи хоть против целой стаи. За барышню беспокоюсь, как бы с ней горячка от страха не случилась.

– Да нет, – качнул головой молодой поляк, прислушавшись к ровному дыханию девушки, – спит она, утомилась сильно.

– Храни ее Господь! По утру, стало быть, в Зегельс коней направим? Не по пути нам.

– А хоть бы и так!

– Так я ж ничего и не говорю. А магистр ливонский вас с вестями от гетмана в Вендене ждет…

– В Венден успеем к сроку…

Всадники, не спеша, спустились с холма и растворились в тени низины. Сверху были видны только яркие мазки огней, вереницей плывущие над темно-серой лентой дороги.

Латыш подобрал оброненные было вожжи и звучно хлопнул жену по ноге.

– Вставай, Илзе, убрались твои призраки!

Женщина завозилась в телеге, села, оправляя одежду. Лицо ее было сердитым и испуганным, однако на нем явственно проступило облегчение.

– Бог с ними, Улдис, ты-то чего ждешь?! Погоняй, не стой!

Крестьянин хлестнул лошадь, и телега, подпрыгивая, быстро покатила в сторону, противоположную той, куда уехали поляки.

– Ох, натерпелась же я страху, думала, конец нам пришел, тебе и мне, – продолжала ворчать жена, вытаскивая соломинки из волос. – А барышня не иначе, как лауме, только глазом моргнула, и рыцарь сам с коня упал…

– Конь у него неказистый, все мослы наружу, – заметил крестьянин.

– Зато наряд богатый, одни пуговицы чего стоят. На шапке каменья так и сверкали. Да и на мече их вон сколько налеплено было… Ох-охох!

– Чего еще?

– Юбку о вилы порвала! Ох, юбка-то совсем новая!

– Хороша же ты будешь, когда вернемся на мызу… – пронзительный скрип колес заглушил их голоса.

Телега качнулась и скрылась за поворотом.

Санкт-Петербург, наши дни

Бабушка вплыла в квартиру как каравелла под всеми парусами, небрежно клюнула внучку в щеку и окинула внимательным взглядом сияющий чистотой коридор.

– Боже, какая жара! Дышать нечем. Я надеялась, за то время, что мы отсутствовали, погода хоть немного наладится… А этот таксист – настоящий мародер! Анатолий, ты не должен был ему поддаваться, за такие деньги мы с тобой могли объехать город вдоль и поперек… – на ходу снимая с головы огромную белую панаму, Ядвига Станиславовна прошествовала дальше. Доставивший ее Анатолий Васильевич приткнул бабушкины чемоданы у вешалки, виновато улыбнулся Вере и был таков.

Когда девушка заглянула в комнату, бабушка с видом вдовствующей герцогини, утомленной земным величием, сидела в кресле, рассеянно поглаживая вытянувшегося у нее на коленях Барса.

– Как съездили? – Вера прошлась до окна и зачем-то выглянула на улицу. Вдоль набережной медленно тащились автомобили, серые волны лениво поплескивали о гранит, а раскаленный белый шар солнца, казалось, навеки прирос к пронзительно-голубому небу. Насыщенный выхлопными газами воздух просачивался сквозь рассохшиеся рамы.

– Неплохо, – подумав, Ядвига Станиславовна снисходительно качнула высокой прической. – Анатоль был очень мил, он так трогательно обо мне заботился. Разумеется, у нас были отдельные каюты… вполне удобные. Обслуживание у них неплохое, я ожидала худшего. Хотя времена уже не те. Вот когда в начале шестидесятых я с твоим дедом спускалась на теплоходе по Волге…

Сохраняя на губах легкую улыбку, Вера машинально кивала в такт бабушкиному повествованию, еле сдерживая зевоту. Глаза у нее слипались. Колупая ногтем старую замазку, она дожидалась подходящего момента, чтобы тихонько улизнуть.

– …а мешка у нас не оказалось, и мы завязали арбузы в его рубашку, а когда и рубашки не хватило, то в брюки! Только представь, брюки с завязанными штанинами до верху наполнены арбузами! Сколько же мы их ели… – Бабушка испустила долгий ностальгический вздох. – Рассказывай, что тут было без меня?

Вера растерянно моргнула.

– Ааа… ничего.

– Надеюсь, ты не покидала квартиры?

– Ну, – девушка замялась, – разве что в магазин выходила… пару раз. И… все.

Бабушка посмотрела на нее с подозрением.

– Все? – с нажимом переспросила она.

– Да, – Вера заставила себя улыбнуться и принять как можно более беспечный вид, на всякий случай скрестив за спиной пальцы. Ядвига Станиславовна сердито сдвинула брови, буравя внучку тяжелым прокурорским взглядом, потом с довольной улыбкой откинулась на спинку кресла.

– Хорошо. Вижу, что ты меня не обманываешь. Послушная девочка, я всегда это знала. Смотрю, ты и полы вымыла… Молодец. А что там с коробками в коридоре?

– Я их сдвинула плотнее, чтобы место освободить.

– Умница. А где диффенбахия?

– За твоей спиной.

Бабушка повернула голову, осмотрела пышно разросшийся цветок, и – невиданное дело! – слегка улыбнулась.

– Ах, ты моя хорошая! Иди сюда, я тебя поцелую.

Сообразив, что последние слова относится к ней, а не к растению, Вера слегка опешила и безропотно позволила себя обнять. Такого бурного проявления чувств бабушка не позволяла себе лет двадцать, да и вообще подобная сентиментальность была не в ее духе. Однако порыв чувствительности миновал, прежде чем у Веры возникли какие-либо подозрения, и, стерев с внучкиных щек следы помады, бабушка вдруг спохватилась и строго спросила:

– Ты была осторожна с электричеством?

Девушка едва успела подавить нервный смешок.

– Ладно! – Ядвига Станиславовна вдруг смягчилась и ласково похлопала ее по щеке. – Можешь не отвечать. Кажется, теперь я вполне могу оставлять тебя дома одну.

– Бабуля, мне уже не десять лет!

– Возраст не имеет значения. Я хочу сказать – не для всех… – Бабушка кокетливо поправила прическу и с нежностью поглядела на внучку. – Для меня ты всегда останешься ребенком, даже когда у тебя самой появятся дети.

– Я тебя тоже люблю, – Вера чмокнула ее в щеку. – Можно, я теперь пойду домой?

Ядвига Станиславовна шутливо оттолкнула ее от себя и величественно махнула сухонькой ручкой в сторону двери.

– Иди, иди уже… Нет, постой! Вернись!

– Что?

– Принеси мне из коридора маленькую синюю коробку. Она стоит у стены слева. Да, ты же все там передвинула… Смотри внимательней, рядом с ней должен быть большой ящик из фанеры!

Испытывая смешанные чувства, Вера вышла в коридор, с минуту постояла там, считая цветочки на обоях, потом подхватила с пола коробку и отнесла на кухню.

– Эта? – без всякого выражения поинтересовалась она, примерно представляя, что должно за этим последовать.

– Открой!

– Бабуль, может, не надо?

Бабушка сверкнула на нее глазами.

– Открой коробку и достань то, что там лежит!

Подавив тяжкий вздох, девушка выполнила команду и извлекла из коробки бронзовую статуэтку орла со змеей в когтях.

– Вот! – торжественно провозгласила Ядвига Станиславовна, не замечая кислой внучкиной физиономии. – Эта статуэтка – фамильная реликвия рода Спыховских. Она находится в нашей семье уже много десятков лет. Свекровь, твоя прабабка, отдала мне ее в день нашей с дедом свадьбы, и я бережно хранила ее все эти годы, чтобы когда-нибудь передать своим внукам. И поскольку ты – моя единственная внучка, наследница нашей фамилии, и ты доказала, что являешься взрослым ответственным человеком, я отдаю ее тебе. Считай это своим наследством. Это бесценная вещь, храни ее и передай своим детям.