Зайчик-Изяслав еще долго стоял у ворот королевского замка, размазывал сопли одним кулаком, другим грозил невидимому обидчику и, всхлипывая кричал: «Ты еще не знаешь, с кем связался! Я Великий Князь Киевский! Мой папа Ярослав Мудрый! Моя сестра французская королева! Моя другая сестра венгерская королева! Мои братья… выгнали меня из Киева».
Следующей остановкой был город Майнц.
Германский король, он же Римский император Генрих IV несколько раз прерывал рассказ Изяслава возмущенными возгласами, вскакивал, хватался за голову или за меч. Наконец, когда Великий Князь замолчал, Генрих встал, воздел к потолку руки и прокричал, не в силах скрыть захлестнувшие его чувства: «О, жестокие и страшные времена! Не осталось в людях больше ни рыцарской чести, ни христианской совести! Родные братья вопреки всем понятиям изгоняют Великого Князя из Киева, польский король, не постыдившись высокого сана, кидает Великого Князя как последнего лоха! Да о чем сейчас вообще можно говорить, если даже сам Римский Папа, который должен служить для всего мира образцом христианской добродетели, ведет себя как полная сволочь!»
Изяслав осторожно кашлянул, прерывая пламенную речь германского коллеги.
— Сочувствую. В смысле, не повезло вам, значит, с Папой. Жалко. Мне бы войско. Чтоб Киев вернуть.
Генрих осоловело посмотрел на него. Изяслав перебил его мысль.
— Войско? А, ну да. Понимаю. Времена, я говорю, сейчас прескверные, Изяслав.
— Зови меня королем или герцогом. Как вашему величеству удобнее. Русские всегда уважали и разделяли европейские ценности. Для нас будет большой честью войти в состав Священной Римской империи.
Генрих с пониманием кивнул.
— Конечно, я дам тебе войско.
— Дашь?! — Изяслав радостно вскочил. — Так, поехали! Да?
— Постой! — Генрих усадил Изяслава, положив ему руку на плечо. — Мы не можем, уподобляясь варварам, так вот просто взять и напасть на них. Но я немедленно пошлю в Киев епископа Бурхарда, чтобы он объявил от нашего имени войну.
Епископ Бурхард застал Ярославичей за тем же столом, за который они сели, не застав Изяслава. Возможно, они из-за него и не вставали.
— А, немец! Дружба-фройншафт! — закричал ему Святослав. — Давай к нам! Садись — выпьем!
— Вообще-то я по делу, — заметил посол.
— Какие дела на голодный желудок! — возмутился Всеволод. — Садись, выпей, а потом уж все дела перетрем.
Бурхард не нашел в себе сил отказаться.
Когда он вернулся в Майнц, от него за версту разило медовухой, за ним ехали три телеги, груженые шмотками, сувенирами и подарками.
— Ну как? — взволнованно закричал Изяслав, выбегая ему навстречу. — Объявил войну?
Император Генрих вышел из-за спины Изяслава и вопросительно посмотрел на посла.
— Государь! — начал Бурхард, обращаясь явно лишь к своему императору и стараясь не встречаться взглядом с Великим Князем. — Я уполномочен выразить вам наилучшие пожелания гостеприимного русского народа и его достойнейших властителей.
— Тебя за чем посылали?! — возмутился Изяслав. — Ты главное говори: войну объявил или нет?
— Действительно, Бурхард, это справедливый вопрос, — согласился Генрих.
Епископ замялся.
— Повода не представилось. Дело в том… Это огорчило бы наших русских друзей, которые так хорошо к нам расположены. Я не смог найти нужных слов.
— Нет, вы только послушайте: слов он не нашел! — возмутился Изяслав. — Да ты знаешь, что за такие вещи с тобой сделать надо?
— Да, Бурхард, вы меня разочаровываете, — печально произнес император.
На следующее утро Изяслав застал Генриха в совершенно изменившемся кабинете. На полу была постелена новая медвежья шкура. Император, укутавшись в соболиную шубу, зачерпывал расписной ложкой икру из большой берестяной миски.
Генрих говорил медленно и неохотно, уходил от осторожных вопросов Изяслава, рассказывал о непростой политической обстановке в Европе и о какой-то непонятной инвеституре. Наконец Великий Князь напрямую задал вопрос о военной помощи. Видя, что от ответа уже не увильнуть, Генрих отвел взгляд и сказал: «Я действительно хотел тебе помочь. Извини. Но ты видишь, я не могу теперь объявить им войну. Это было бы неуместно и противоречило бы рыцарской чести».
«Я это дело так не оставлю! — хныкал Изяслав. — Я все равно найду на всех управу. Со мной нельзя так поступать. Я до Папы дойду!»
И он действительно дошел до Папы.
— Папа! Папа! Помоги! Не дай свершиться беспределу! — закричал он, кидаясь к трону первосвященника.
Папа Григорий VII поперхнулся от неожиданности.
— Папа? Да, я, конечно, Папа. Римский Папа. Ты ведь это имел в виду, сынок? Ты, главное, успокойся и расскажи мне о своих проблемах. Кто тебя, сироту, обидел?
Изяслав вытер сопли и рассказал все о своих злоключениях. Рассказывал он так красочно и трогательно, что на последних словах понтифика даже пробило на слезу.
— Да, не повезло же тебе, сынок, — сказал он. — Ну, то, что эта нехристь и развратник Генрих тебе не помог, меня, кстати, нисколько не удивляет. А вот Болеслав всегда производил впечатление человека порядочного и истинного христианина. Я просто уверен, что его попутал бес. Другого логического объяснения его поступкам у меня нет. Но ты не унывай, сынок, уповай на помощь божью. Бог ведь он такой: кого надо накажет, а кого не надо и поощрить может. Понимаешь? Кстати, сынок, ты в Бога-то веруешь?
— Верую, Папа! Во те хрест, верую!
Григорий поморщился.
— А вот креститься-то ты, сынок, не умеешь. Возможно, в этом и корень твоих проблем. Ну, это не страшно: я тебе покажу, как правильно. Давай так договоримся: я обеспечу тебе божью помощь, а ты будешь креститься как я тебе скажу.
— Хоть левой пяткой! Я на все согласен, только помоги беспредельщиков из Киева прогнать.
Папа улыбнулся.
— Вот и славно, сынок. Бери бумагу, записывай: «Болеслав, сынок, ты, конечно, понял уже, кто тебе пишет. Я слуга слуг божьих, существо мелкое и незначительное, но ты все равно лучше дочитай до конца и осмысли как следует. Есть у меня, сынок, для тебя две вести. Первая весть благая, а другая — не очень. Первая: Бог тебя любит. Не спрашивай, за что — сам удивляюсь. Он вообще всех любит. До поры — до времени. И в связи с этим вторая весть: испытывать его терпение не надо. И не делай вид, что не понял, о чем я. Вот, объясни мне, кто тебе разрешил разводить на бабки собственного зятя Изяслава? В его душе только начал разгораться огонь истинной веры, а ты взял и плюнул ему в душу. И чего ты этим добиваешься? Ты не видел геенны огненной, что так туда стремишься? Сядь и подумай хорошенько, так ли оно тебе надо. Я ведь тоже зла тебе не желаю и прекрасно знаю, что ты этого не хочешь, а хочешь, чтобы прозревший Изяслав присоединил пребывающую пока в бездне заблуждения Русь к светлому царствию святого Петра. Хочешь-хочешь. Не спорь, мне лучше знать. Так что, не разочаровывай своего Папу, верни бабки. Пожалуйста. Я тебя очень прошу. А потом помоги сироте войсками и никогда не обижай правильных киевских пацанов. Один из них сейчас стоит перед тобой, будь с ним ласков, слушай его внимательно и делай, что он тебе скажет, поскольку говорить он будет от моего имени, а от чьего имени говорю я, надеюсь, объяснять не надо. И будет тебе тогда божье и мое благословение». Ну, вот.
Папа с явным удовольствием откинулся на спинку трона.
— Дай, подпишу. Отвези это письмо к Болеславу. Вот увидишь, он сразу изменит свое поведение. Бог помочь, сынок. Жди в Киеве римских епископов.
Польский король прочитал письмо, поморщился, проворчал, что Папа как всегда встревает, не разобравшись. Но портить отношения с понтификом Болеслав не рискнул. Сам он войска Изяславу не дал, но деньги вернул, так что через некоторое время Изяслав смог собрать себе армию и во главе этого войска в очередной раз направился к Киеву.
А навстречу Изяславу из Киева выехал его брат Всеволод, тоже с дружиной. Войска встретились где-то в Волыни. Построились, приготовились к битве. Ярославичи выехали навстречу друг другу. Посмотрели друг другу в глаза. Помолчали несколько секунд.
