Открыть её бесшумно не получилось — старые и давно не смазанные петли взвизгнули пронзительно, возмущённые нашим вторжением. У меня мелькнула мысль, что их должны были услышать и на первом этаже, но сидящий у камина дряхлый старик никак не отреагировал, даже головы в нашу сторону не повернул, продолжая смотреть на огонь. Холмс вошёл в комнату, уже не скрываясь, с некоторой заминкой его примеру последовал и ваш покорный слуга.

Судя по книжным шкафам, массивному бюро у окна и заваленному бумагами письменному столу комната служила хозяину дома кабинетом. Висящая над тяжёлым столом тёмная люстра поначалу показалась мне странной, слишком легкомысленной, что ли, не вписывающейся в прочую обстановку — добротную, благородную и несколько тяжеловесную. Но, приглядевшись, я понял причину — люстра была не газовой, а питаемой электричеством, что позволяло заметно облегчить конструкцию, и её создатель, разумеется, не преминул воспользоваться подобной возможностью. Электричество, эта нестабильная и неэффективная, но очень эффектная и безумно дорогая новомодная игрушка, получало всё большее распространение в домах состоятельной знати, я был наслышан об этих диковинах, но даже и предположить не мог, что когда-нибудь и сам буду обитать в полностью электрифицированном жилище и даже привыкну к завораживающему немигающему свету стеклянных колб, заменивших привычные газовые рожки. Хотя, если быть точным, освещение по-прежнему осталось газовым — ведь светится именно наполняющий колбы газ, хотя и происходит это под воздействием электрического тока.

Как бы там ни было, сейчас люстра не горела, но в кабинете было довольно светло — свет исходил от ярко пылавшего камина. Полагаю, разожгли его не так давно, поскольку комната не успела прогреться. Сидящий у самого пламени старик зябко кутался в тёплый халат. Холмс остановился у стола, разглядывая лежащую на нём папку и не подавая никаких намёков на то, что же мне делать далее. Больше в кабинете никого не было, и я снова вернулся взглядом к старику у камина.

Он был сед, дряхл и неопрятен, клочковатые волосы торчали неровными космами вокруг изборождённого глубокими морщинами лица. Голова его глубоко ушла в закутанные халатом плечи, но даже несмотря на столь массивную подпорку, продолжала мелко дрожать. Мне сделалось любопытно, кто он такой? Бедный родственник-приживал? Особо доверенный слуга, которому из жалости позволили доживать свой идущий к закату век в доме, где он проработал всю жизнь, и даже разрешают промозглыми вечерами греться у камина в хозяйском кресле? Но почему тогда Холмс, не желавший встречаться со слугами, так спокоен и словно чего-то ждёт? С этим слугой он, похоже, не прочь не только встретиться, но и поговорить? Что именно может рассказать старый слуга, наверняка отлично помнящий события полувековой давности, но утром каждого сегодняшнего дня забывающий происшествия дня вчерашнего? Он, словно черепаха, греется у огня, втянув голову под защиту панциря халата.

В этот момент старик, наконец, заметил нас. Трясущаяся голова медленно выдвинулась из своего убежища, являя миру тонкую дряблую шею, что только усилило сходство с древней рептилией. Слезящиеся глаза уставились на Холмса почти осмысленно, шевельнулись сухие бесцветные губы, задрожал морщинистый подбородок в седой неопрятной щетине.

— Вы были правы. Билли умер. А я, старый глупец, всё на что-то надеялся. Но вы были правы. Билли умер, и надежды нет.

Голос был подобен скрипу несмазанных дверных петель, но я всё равно узнал его. Не мог не узнать. И исходил этот жуткий мёртвый голос из сухих и бесцветных губ полумёртвого старика в кресле у камина. А значит, этот неопрятный старик, эта трясущаяся дряхлая развалина — не кто иной, как сэр Ричард. Хозяин дома. Конгрессмен, лидер партии гуманистов, Стальной Ричард, которого не сломили ни нашествие, ни война.

Холмс, не отвечая, наклонился к камину с папкой в руке, и так же молча бросил её в огонь. Я успел заметить знакомый гриф — «Совершенно секретно. Особый проект короны». Папка вспыхнула моментально, и стало ясно, что она пуста. Но, приглядевшись, я заметил в пламени тонкие серебристо-пепельные листы — слишком упорядоченные, чтобы быть просто древесной золой. Похоже, в камине только что жгли некие документы. И я не мог удержаться от мстительной мысли, что туда им самая и дорога, всем бумагам с грифом любого правительственного проекта из числа особых. С некоторых пор я не жду от подобных проектов ничего хорошего. Конечно, я несколько предвзят, ибо тесно был связан лишь с одним и не могу беспристрастно и точно судить обо всех прочих. Однако вряд ли остальные так уж сильно отличались в лучшую сторону от того, с которым я имел несчастье столкнуться гораздо ближе, чем хотелось бы — иначе зачем их так усиленно засекречивать?

— Я не из тех, кто наказывает вестника, доставившего скверные новости, — сэр Ричард вскинул голову и на какое-то мгновение стал разительно похож на себя прежнего, даже голос словно бы окреп и плечи расправились. — Но и на благодарность мою не рассчитывайте. Вам придётся удовольствоваться сознанием собственной правоты. Вот и утешайтесь им. Если сможете…

В следующую минуту силы оставили его, плечи снова ссутулились, голос стих до невнятного старческого бормотанья.

— …Холодно… Нет, не из тех, бог свидетель… Бедный мой малыш… Я ведь сразу понял, что он погиб, тогда ещё. На войне. Мой бедный маленький Билли не вернулся с войны, вернулось чудовище. Оно сожрало моего Билли и притворялось им, оно обмануло всех, но меня-то не обмануть… Я сразу понял. Что же так холодно… слуги ленивы, опять воруют дрова… Страшно умирать, зная, что ты последний в роду, что больше никого… страшно. Я надеялся, что осталось хоть что-то — там, в глубине… Страшно терять последнюю надежду. Страшно и холодно… он всегда спешил, мой бедный Билли. Что бы ему чуть-чуть задержаться… Знаете, — сказал он вдруг как-то доверительно и почти по-детски, заглядывая Холмсу в лицо снизу вверх, — а мне ведь никто не верил. Никто-никто. Пальцами у виска крутили. Я ведь сразу всё понял, только мне не верил никто. А теперь вот вы, с вашими секретами, а я ведь сразу понял…

Он захихикал мелко и страшно, и непонятно было — то ли смеётся, то ли всхлипывает. Холмс взял стоявшую у камина кочергу и пошевелил ею дрова, тщательно перемешав пепел от папки и ранее сожжённых листов. Огонь вспыхнул ярче, подбирая уцелевшие клочки, и теперь уже никакое самое тщательное исследование не сумело бы установить, что же именно жгли в камине сегодня вечером, кроме обычных дров. Убедившись, что сгоревшие бумаги не подлежат восстановлению, мой друг отвесил старику короткий поклон и молча вышел. Я поспешил за ним, а вслед нам неслось истеричное хихиканье, от которого наверняка встали бы дыбом волосы, если бы они у меня ещё оставались.

Помню, в ту ночь я даже не пытался заснуть. Сидел у окна в гостиной, не зажигая света, и всматривался в багровые отсветы рукотворного Пекла на гранях лондонской Кровли. Перед демобилизацией мне настоятельно советовали не удаляться от источника животворной радиации далее полумили, во всяком случае — в ближайшие два-три года, если я не хочу серьёзных проблем с самочувствием. Я тогда, помнится, прикинул, что расстояние до ближайшего к Бейкер-стрит атомного вулкана как раз почти укладывается в необходимые полмили, а для поддержания нужного эффекта достаточно будет раз в две недели совершать полуторачасовую прогулку.

Все мы исковерканы последней войной — кто-то больше, кто-то меньше. Незатронутых нет. И не всегда самые страшные чудовища отвратительны на вид, иногда они вполне привлекательны. Взять хотя бы тех же триффидов — изящные и грациозные создания, весьма полезные и достаточно симпатичные — если не принимать во внимание способ добывания пищи. Тот секретный проект, которым я руководил до демобилизации… ну, он, по крайней мере, был честным проектом. Оружие массового поражения выглядело так, как и должно выглядеть подобное оружие — то есть, отвратительно и устрашающе, а не притворялось белым и пушистым. Сейчас в учебниках истории пишут, что именно массовое применение «бригад особого назначения» и решило исход войны. Восхищаются прозорливостью и решительностью Его Величества, столь точно определившего переломный момент и хладнокровно выжидавшего почти два года. Не знаю, может быть, историки и правы, со стороны всегда виднее. Мне же всегда казалось, что в задержке с введением уже сформированных бригад на поле боя не было никакого стратегического умысла, и что Его Величество просто не решался применить на практике наше ужасное изобретение, хорошо осознавая его последствия. Ведь даже мы сами, его родители, упорно продолжали надеяться, что наше детище так и останется оружием исключительно устрашения и ни у кого не хватит духу его применить. Мы были наивны, да. Чтобы устрашение работало, люди должны знать, чего им надобно бояться. А чтобы они узнали, нужен был пример. Человек так устроен, что не умеет бояться чего-то абстрактного. Ему нужна конкретика — наглядная и грубая, как римский водопровод. Нужен был кошмар Герники и Берлина, и заваленная обрубками тел Хиросима тоже была нужна. Мир должен был ужаснуться — и он ужаснулся.