Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Почему же тогда Мизес и Хайек не выдвинули эти аргументы об инновациях? С одной стороны, Мизес и даже Хайек, работавшие в середине 1930 годов, все еще в своем мышлении об инновациях оставались шумпетерианцами. Если бы они заявили, что страна, выбравшая социалистическую экономику, столкнется с дефицитом эндогенных инноваций, проницательные читатели могли бы возразить, сказав, что социалистическая экономика, точно так же как и современная капиталистическая, способна импортировать значительные технологические открытия, совершаемые по всему миру учеными и изобретателями. Понятия современной экономики, то есть экономики креативной и успешной в эндогенных инновациях, нет в их работах 1920-1930-х годов, как, впрочем, и в знаменитом трактате Хайека 1944 года95. С другой стороны, абсурдно было бы утверждать, что такие страны, как царская Россия, которые пошли по пути социализма, достигли бы высокого динамизма, вернувшись к частной собственности. (Но такие страны, как Америка, Германия, Венгрия и Франция, могли бы утратить свой динамизм, если бы пошли дорогой социализма, что вскоре и выяснили некоторые из них, когда решились на это.)

Десятилетия спустя большинство экономистов, включая многих ученых с левого фланга, пришли к выводу, что в этом споре выиграла австрийская команда. Она убедила экономистов в том, что социалистическая экономика приведет к бесспорному падению эффективности. Австрийцам не нужно было доказывать, что современная капиталистическая экономика свободна от своих собственных факторов неэффективности — вряд ли имело смысл отдельно упоминать неверные решения и растрату ресурсов, вызываемую финансовой паникой. Но им достаточно было доказать то, что после перехода на социалистические рельсы такая экономика будет все больше и больше сползать в яму низкой эффективности.

Однако австрийцы проиграли другое сражение. Они, видимо, считали, что любая страна, отвергнувшая капиталистическую экономику в пользу социалистической, вскоре окажется в затруднительном положении в силу постоянно возрастающей неэффективности. Но одно дело — утверждать, что при переходе на социалистические рельсы всей экономики, отличающейся высоким уровнем сложности, для которого понадобилась длительная эволюция институтов и культуры, то есть современной экономики или попросту экономики знаний, должно произойти значительное снижение эффективности. И совсем другое дело — полагать, будто всякая экономика с произвольным уровнем эффективности при переходе к социализму ухудшила бы свое состояние. И, опять же, совсем иное дело — утверждать, что любой объем социалистических мер, независимо от их целей и масштаба, приводит к снижению эффективности. Социалистическое движение было жизнеспособным! И оно продолжало жить.

Социализму удалось взять в свои руки власть в неразвитых экономиках, которые не шли по пути быстрой модернизации. Не было смысла говорить русским, что их социализм не будет таким же эффективным, как хорошо функционирующие капиталистические экономики, поскольку у русских просто не было опыта такой экономики. И вряд ли их убедил бы тот аргумент, что их социализм не будет таким же инновационным, как экономика с высоким уровнем динамизма, поскольку и этого опыта у них тоже не было. В действительности, в Советской России в 1920-1960-х годах произошел невероятный рывок шумпетерианских инноваций после проведения электрификации и внедрения других новшеств. Никто не жаждал возвращения царя.

Социализм также смог взять под контроль отдельные секторы в некоторых экономиках — как, разумеется, в менее развитых, так и в относительно развитых. Сложилось представление, что социалистическая собственность и контроль могут сработать на «командных высотах» экономики, то есть в энергетике, телекоммуникациях, на железных дорогах, в портах и в тяжелой промышленности. Неожиданное возвращение этого стиля мышления было подтверждено в обращении премьер-министра Вэня Цзябао в Пекине в марте 2010 года. «Преимущества социалистической системы позволяют нам эффективно принимать решения, целенаправленно организовывать ресурсы и сосредоточивать их ради осуществления серьезных начинаний»96.

Споры о социализме, особенно в более развитых экономиках, сместились от возможности построения социалистической экономики к оправданности государственной собственности и государственного контроля в одном или нескольких секторах, а также к вопросу о регулировании и налогообложении частного сектора. Конечно, к этим спорам можно было подойти с точки зрения австрийской школы. Силу позиции Хайека вряд ли можно переоценить. Теория Хайека доказала свою правоту в прошлом десятилетии, когда западные правительства начали поощрять использование биотоплива вместо обычного ископаемого топлива, то есть угля или нефти, — побуждая фермеров переходить с традиционных зерновых культур на выращивание соевых бобов, используемых для производства соевого биодизельного топлива. Перераспределение земель привело к катастрофическому росту цен на некоторые из основных продуктов питания, что, в свою очередь, стало причиной сотен тысяч смертей, вызванных недоеданием. Еще одним следствием стало обезлесивание бассейна Амазонки. А вдобавок ко всему этому потом выяснилось, что у производимого из сои биодизельного топлива по сравнению с обычным топливом практически нет никаких преимуществ в плане выделения парниковых газов 97 98. В провале подобного рода «планирования» было немало иронии, поскольку социалисты в частности и государственные планировщики в целом всегда утверждали, что социализм, поскольку он является рациональным, может составлять планы на большие сроки, в отличие от капитализма, ориентированного на краткосрочные цели. Но именно капитализм, сделав огромный шаг вперед с признанием акционерной собственности, смог решить проблему, связанную с тем, что основной собственник не может жить вечно: ведь, как известно, единоличная собственность и, еще раньше, феодальное владение могли страдать от отсутствия наследников.

В частности, даже постепенный переход к общественной собственности поднимает вопрос о том, зачем государству национализировать предприятия для осуществления проектов, которые, вероятно, уже были отвергнуты ветеранами частного сектора. Мысль Мизеса о том, что социалистическое правительство не может работать с правильными ценами, не верна в том случае, когда часть экономики, находящаяся в общественной собственности, слишком мала, чтобы изменить конфигурацию цен. Однако, с точки зрения Хайека, нехватка необходимых практических знаний у социалистического правительства может подтолкнуть его в неверном направлении или же привести к провалу, если даже направление было выбрано верно.

Однако австрийцы делали слишком общие выводы, полагая, что их теория работала всегда и везде. Бывает и так, что деловые люди, которые не имеют большого опыта работы в правительстве, не знают всего, что известно государству. Иногда у государства есть знания об определенных отраслях, благодаря которым государственная собственность и контроль в общем и целом превосходят частную собственность. Поэтому, если рассматривать проблему национализации той или иной отрасли, хайековская безусловная поддержка частной собственности может быть оспорена. Однако Хайек, несомненно, верно распознал опасности тоталитарного контроля над экономикой — контроля со стороны государства или кого бы то ни было еще. Он не был экстремистом, каким его обычно считали. Он не исключал возможность участия государства в экономике. В своем знаменитом трактате «Дорога к рабству», написанном в военные годы, он предложил государству несколько ролей, в том числе рекомендовал ему заняться исследованиями в области долголетия99. Хайек не был идеологом.

вернуться

11

Эта школа приобрела известность и влияние в Америке и Европе благодаря своей главной теме — центральному значению институтов для экономической эффективности, хотя изучать ее начинали еще Вильгельм Рошер и даже Маркс. В начале 1900-х годов лидера школы немца Артура Шпитгофа и его шведского последователя Густава Касселя затмил младший представитель школы — немец Йозеф Шумпетер. (Другими выдающимися представителями школы были Вернер Зомбарт, Макс Вебер и Карл Поланьи.) Однако значение Шпитгофа сохранялось. Великий британский экономист Джон Мейнард Кейнс отправился в 1932 году в Мюнхен для юбилейного чествования, которым ознаменовался выход Шпитгофа на пенсию, а устроителем этого мероприятия был Шумпетер.

вернуться

97

См. веб-сайт International Herald Tribune, www.iht.com, March 5, 2010.

вернуться

98

Ammous and Phelps, «Climate Change, the Knowledge Problem and the Good

Life» (2009). См. также: Volpi, «Soya Is Not the Solution to Climate Change» (2006).

вернуться

99

В своей статьей 1933 года «Направления экономического мышления» («The Trend of Economic Thinking») Хайек писал, что laissez-faire — это «не окончательный и не единственный вывод» (p. 134). В «Дороге к рабству» он размышлял о том, что «Наверное, ничто так не повредило либерализму, как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какие-нибудь эмпирические правила, прежде всего laissez-faire» (Hayek, The Road to Serfdom, p. 13; Хайек, Дорога к рабству, с. 44). Трактат вызвал неоднозначную реакцию. Достаточно благосклонно отнесся к нему Кейнс, который в своем письме Хайеку высказал свое глубокое восхищение книгой, заметив затем, что он не согласен с ней только в одном пункте. Он отстаивал совершенно другой перечень государственных форм деятельности, причем его повестка с современной точки зрения представляется столь же странной, что и список Хайека. Гневная реакция некоторых читателей выглядит совершенно необъяснимой для современных исследователей. В 1994 году, спустя 60 лет после выхода «Дороги к рабству», Амартия Сен высоко оценил эту книгу в своей статье в Financial Times. Очевидно, что Хайек был больше других встревожен утратой индивидуальной свободы — именно такого результата он ожидал от плана британского экономиста Уильяма Бевериджа, который предусматривал создание большой системы социального страхования и других форм государственного вмешательства в экономику.

Кстати говоря, многие считают, что «Дорога к рабству» была критикой советского социализма, обосновываемой предыдущими теоретическими работами Хайека. В действительности же, это был ответ Хайека тем британцам, которые говорили, что не было никаких причин для войны с нацистской Германией. Если на то пошло, то это было предостережение об опасностях поддерживаемого государством корпоративизма по образцу Германии, а не советского коммунизма, хотя Хайек часто имел в виду и его. Возможно, Хайек увидел признаки корпоративизма в крайней форме государства всеобщего благосостояния, отстаиваемой Бевериджем. Во время войны экономистам Гитлера как-то попали в руки листовки с изложением плана Бевериджа, которые были разбросаны над оккупированной нацистами Европой. Нацисты тут же отметили: «Вот именно этого мы и хотим тут, в Германии!». См.: «Commission on Social Justice: Beveridge’s Appeal for an Attack on Five Giant Evils», The UK Independent, October 25, 1994.

42
{"b":"279745","o":1}