Горячей точкой стал город Згожелец: сто наших начали еженедельно сдавать кровь по ту сторону Нысы. Если бы торговали только кровью, дело бы сошло на нет само собой, сдавать-то ее можно всего четыре раза в год (двадцать евро за порцию), но собака зарыта в этой чертовой плазме! Она дешевле, чем кровь (одна порция пятнадцать евро), но в год ее можно переливать тридцать шесть раз! Сколько выходит ежегодно? Плюс кровь? Вот именно. Сто наших еженедельно — это, повторяю, устаревшие данные, нынче ситуация накалилась настолько, что иного выхода не оставалось: на арене згожелецких событий должен был появиться я.

Выпутываюсь из парашюта — зрелище катастрофическое. Люди — словно невесты вампиров, бледные, белые, синие, едва бредут по улицам. Мэр города, извиняясь слабым голосом, что не может для приветствия подняться с кресла, докладывает мне, что я должен отомстить за нашу кровь, потому что те, за рекой, от которых, черт бы их побрал, нам никуда не деться, брали больше чем по пол-литра. А платили за пол. И что половина жителей идет переливать кровь, а те, что не идут, не идут потому, что уже ходили. И что идет беднота из бараков для выселенных из муниципального жилья, и что идут еще из окрестных деревень, потому что крестьяне ведь всегда кровь сдавали. И что неизвестно, кто сколько раз подряд сдавал, потому что полиция отмечает экстремальный рост числа похищенных и фальшивых документов. И числа нелегальных прерываний беременности, потому что, известно ж, беременным…

Мэр еще не закончил, а я уже на улице, и уже у самой границы, мать вашу, и правда толпы, и чем ближе к мосту, тем бесчисленнее! В смысле: одни возвращаются, другие идут туда. Стоп! — кричу я из армейского джипа, через мегафон, — стоять, нечисть! Вас обманут, вам пустят кровь как на свинобойне! И кому вы жизнь спасаете, давалки-продавалки? Поляки! Мужики-скоты! Бабы-стервы! Им? Вот этим вот?! А у нас, мать вашу, люди погибают на месте аварии, потому что кровь взять негде?!

Нет, не реагируют польские паломнички, проходят мимо, словно я невидимка! Вот оно, первое следствие того, что снесли границы: они у нас бутылки сдают, а мы у них кровь.

Поставил на мосту заграждения — изодрались в кровь, но прошли.

В центре Гёрлица, на площади, там, где институт, пустил слезоточивый газ, петарды и дымовые шашки, — помогло чуток, отступили, но ненадолго.

— Холера ясная, гром и молния, слышит меня кто-нибудь?! Алло?! Повторяю: пришлите подкрепления! Одному мне баррикаду не удержать, их слишком много!

Меня не слышат, нет связи с базой в этом дыме и грохоте. Один я не справлюсь. Лягу поперек дороги — через меня пройдут, затопчут, и буду я выглядеть, как скатерть после свадьбы. В деревне. Рубаху на себе порву — то же самое, да еще и замерзну, кто ж долго выдержит-то в январе с голым пузом?

А ладно. Гори оно все синим пламенем! Взорвусь, другого выхода нет. Вбегу в институт и подорву себя. И их всех с собой заберу. Вместе с этой ихней штаб-квартирой. К чертям собачьим. И все попадут в ад, а я в учебники. А мои органы, если еще будут пригодны, в какие-нибудь другие персональные тела.