— Присядем, — сказала Жозе. — Так о чем мы говорили?

— Извините, — сказал Бернар. — Мы с Лорой старые друзья, и хотя порой она меня раздражает, нельзя забывать, что она сделала немало добра людям. Но я, конечно, не намеревался идти ради нее на дуэль.

— У меня так и хлещет кровь из носа, — сказал Алан. — Если бы я знал, что придется драться со всеми воздыхателями Жозе, я бы прошел стажировку в морских десантных войсках, прежде чем на ней жениться.

Он засмеялся.

— Бернар, вы были знакомы с неким Марком?

— Нет, — твердым голосом ответил Бернар. — Вы меня уже об этом спрашивали. И это не имеет никакого отношения к Лоре.

— Я не хочу причинить зла Лоре. Не завидую ни ее состоянию, ни красоте. У Лоры душа художника — в этом все дело. Именно она устраивает мою выставку.

— Выставку?

— Я не шучу. Вчера она привела с собой критика. Похоже, у меня неплохо получается. Выставка откроется через месяц.

— Что это был за критик? — спросила Жозе.

— По-моему, его фамилия была Домье.

— Очень известный критик, — сказал Бернар. — Поздравляю вас. Надеюсь, вы не очень на меня обиделись.

Он был холоден как лед. Жозе, которая никак не могла прийти в себя, проводила его до двери.

— Что ты об этом думаешь?

— Я не изменил своего мнения, — проговорил Бернар. — Стань он хоть премьер-министром, он не оставит тебя в покое ни на минуту. Подумать только, Алан — художник! Я очень жалею, что помог ему тебя отыскать.

— Это почему? Из-за Лоры?

— И из-за нее тоже. Я считал, что он шальной, но славный малый. Теперь вижу, что он вовсе не славный и, вне всяких сомнений, ненормальный тип.

— Ты преувеличиваешь, — сказала Жозе.

Он остановился на лестничной площадке в полутьме и взял ее за руку.

— Поверь мне, он тебя погубит. Спасайся, пока не поздно.

Она хотела возразить, но он уже спускался по лестнице. Жозе в задумчивости возвратилась в гостиную; к ней подошел Алан и прижал ее к себе.

— Как все глупо вышло… У меня болит нос. Ты рада, что откроется моя выставка?

Весь вечер напролет она ставила ему на нос компрессы и оживленно обсуждала с ним планы на ближайшее будущее. Ей казалось, что он беззащитный ребенок, что он рисует лишь для того, чтобы доставить ей удовольствие. Он заснул в ее объятиях, и она долго и нежно смотрела на спящего.

Она проснулась в поту среди ночи. Слова Бернара принесли свои плоды: ей приснилась обезображенная Лора, распростертая на лужайке возле своего дома в Во. Она взывала о помощи, рыдала, но люди проходили мимо, не замечая ее. Жозе пыталась остановить то одного, то другого, она показывала им на Лору, но они морщились и говорили: «Послушайте, это же пустяки». Алан сидел в кресле и улыбался.

Она поднялась, пошатываясь, прошла в ванную комнату, выпила два стакана воды, и ей показалось, что она не сможет оторваться от чистой ледяной струи, которая текла ей в горло. В слабом свете, проникавшем в спальню из ванной, Алан выглядел полуживым: он лежал на спине, опухший нос уродовал его красивое лицо. Жозе улыбнулась. Ей больше не хотелось спать, было пять часов утра. Она подхватила халат и на цыпочках вышла из комнаты. В гостиной по жутковатому и в то же время нежному, бледному сиянию было заметно, что близится рассвет.

Наступал новый крикливый, жадный на слова и жесты день.

— Примите мои поздравления. В вашей живописи есть что-то неординарное, свое…

Незнакомец сделал неопределенное движение рукой, пытаясь найти нужное слово.

— Видение. Свое, новое видение мира. Еще раз браво.

Алан, усмехнувшись, поклонился. Казалось, он был взволнован, выставка имела большой успех. Лора мастерски ее подготовила.

Газеты писали о «самобытности, силе и глубине». Женщины не спускали с Алана глаз. Поговаривали, что он приплыл на грузовом судне, где был помощником машиниста.

Если бы Алан не выглядел таким потрясенным, Жозе от души посмеялась бы над всей этой чепухой. За три недели до открытия выставки они заперлись дома. Алан не находил себе места, вставал по ночам и шел смотреть свои картины, поднимал жену, страстно говорил о мольберте как о своей судьбе. Его мучительные сомнения в своей состоятельности пугали даже Лору, вынуждали Жозе не отходить от него ни на шаг, быть ему то матерью, то любовницей, то критиком. Но она была счастлива. Он заинтересовался чем-то, кроме самого себя, он увлеченно и с уважением говорил о том, что делает, он что-то создавал.

Их совместная жизнь становилась вполне возможной, в этой жизни он продолжал бы нуждаться в Жозе, но по-иному, как всякий мужчина нуждается в женщине. Теперь у него была не только она. Поэтому Жозе спокойно наблюдала за тем, как Лора Дор играет роль музы, а Алан мало-помалу поднимает голову, вновь обретает уверенность, легкое чувство превосходства. Теперь Лора чаще говорила о Ван Дейке, чем о Марке. Об этом Жозе шепнула с трудом протиснувшемуся к ней, облаченному в черный велюровый костюм Северину.

— Я тебя понимаю, — улыбнулся он в ответ. — Твой муж осточертел мне своими расспросами. Ты знаешь, что почти все картины уже проданы?

— Правда? А как ты сам их находишь?

— Они очень своеобразны. Напоминают мне… э-э…

— Не мучайся, — сказала Жозе. — Я же знаю, что ты в этом ничего не понимаешь.

— Ты права. Мы обедаем у Лоры? Посмотри на нее: можно подумать, что это ее выставка.

— Она счастлива, — сказала Жозе, которую переполняло снисхождение к Лоре. — Она действительно много для него сделала.

— Все так говорят, — сказал Северин. — Тебе придется услышать немало язвительных намеков.

— Такая роль меня устраивает, — сказала, пожав плечами, Жозе.

— Лишь бы он оставил тебя в покое, да?

Они расхохотались. Алан повернулся в их сторону. Он было нахмурил брови, но, увидев Северина, улыбнулся.

— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли. Вам нравится?

— Это потрясающе, — ответил Северин.

— Таково, видимо, общее мнение, — удовлетворенно хмыкнув, сказал Алан и обратился к ожидавшему своей очереди поклоннику.

Северин смущенно закашлялся, а Жозе покраснела.

— Если теперь он будет воображать из себя Пикассо…

— Это лучше, чем роль Отелло, дорогая моя…

Он увлек ее за собой. Они покинули выставочный зал и присели на террасе соседнего кафе. Северин болтал без умолку. Жозе рассеянно его слушала. Она вспоминала, как дней десять назад Алан с искаженным лицом вопрошал: «Как ты считаешь, это неплохо? Это чего-то стоит? Ну скажи же что-нибудь!» Она сравнила тогдашнюю его мучительную гримасу с тем самодовольным видом, который был у него, когда он произнес: «Таково, видимо, общее мнение». Перемена произошла подозрительно быстро. Ведь Алан был слишком умен и, главное, лишен чрезмерного тщеславия.

— Ты меня не слушаешь?

— Нет, нет, что ты, я слушаю.

Северин ударил кулаком по столу.

— Да нет же! После своего возвращения ты совсем меня не слушаешь, ты всегда настороже. Вы оба смахиваете на призраков. Согласна?

— Да.

— Это главное.

Удивленная серьезностью его тона, она повернулась к нему, и ее охватил гнев.

— Ты рассуждаешь, как Бернар. Мы с Аланом несколько обременяем вас, не так ли?

— Бернар, скорее всего, обременен своими личными делами, как и я. Но, как и я, он тебя любит.

Жозе импульсивно схватила его за руку.

— Извини. Я сама не знаю, что говорю. Скажи честно, Северин, я сама во всем виновата?

Он не спросил «в чем?», лишь тряхнул головой.

— Ты не виновата. В таких вещах вообще никто не бывает виноват. Я не думаю также, что ты сама способна все уладить. Ведь вначале он, со своей детской наивностью, и меня было ввел в заблуждение. Если бы Лора не оказалась из-за него в таком состоянии…

— В каком состоянии?

— Она безумно влюблена в него, а он каждый день с ней встречается, искушает, но даже прикоснуться к ней не хочет… Нельзя же так. Она мечется между снотворным и виски. Дор хотел отправить ее в Египет, но твой муж сказал убитым голосом: «А как же без вас моя выставка?» — и она осталась.