Классуха напомнила ему, что она есть, даже когда он на своей территории, а не на лицейской. И все одноклассники есть. И они всегда могут посмеяться, если он сделает что-нибудь, забыв о них. Но сейчас он снова о них забыл. Он давно уже не чувствовал себя в безопасности, а теперь болезнь была его защитой. Он уже несколько дней был только сам с собой, с Лёшей Михайловым.

«Я Лёша Михайлов», — снова написал он. Её не было на форуме, она пришла только назавтра, утром. Как только за матерью захлопнулась входная дверь, он сразу вскочил с дивана и включил компьютер. Мойра была здесь!

«Я почему-то так и думала» — написала она ему.

В лицее только-только начались уроки. Наверно, она тоже болела. Он хотел об этом спросить, но сначала спросил: «Когда ты догадалась?».

«Не знаю, — отвечала Майракпак. — Может, когда ты написал, что в другом классе учишься. А может, нет. Ты ведь и на форуме отличаешься от всех. Но здесь людям это нравится, а в реале нет».

Он и сам чувствовал, что он отличается, но не понимал, чем. Когда целый класс станет потешаться над тобой, волей-неволей поймёшь, что ты не такой, как они. С Хичей они разве станут говорить, как говорят друг с другом?

А с Майракпак можно было разговаривать о чём угодно. Дрожа и тряся пальцами над клавиатурой, он кое-как описал, как стоял высоко над городом и как ударил его парень, до крови, и как пообещал сбросить в следующий раз.

Мойра писала в ответ:

«Может быть, это святой?»

Он не понимал:

«Как это — святой?»

Мойра отвечала:

«Он появился как раз когда надо было!»

И пускалась объяснять:

«Вот не было его рядом с тобой — и вдруг появился!»

А дальше писала:

«Ты и правда ошибка природы! Всё, как он назвал тебя — это правда!»

И сразу же:

«Мне было бы очень плохо, если бы ты сделал это! Я не хочу, чтобы ты умирал, дурак!»

Он только собрался переспросить, неужто ей и впрямь было бы плохо без него, и тут от неё опять сообщение пришло:

«Хотя при чём тут я? Самое главное — твоя мама!»

Его передёрнуло.

Он написал одними заглавными:

«НЕ НАДО!».

Лёша не помнил, рассказывал он или нет Майракпак про свою маму. Но, видать, да — Майракпак знала уже про неё. Она писала теперь:

«Не смей наказывать её так! У неё есть только ты, и она думает, что вся её жизнь — ради тебя!»

Он сидел — руки над клавиатурой — читал.

«Она страшно несчастна, — писала ему Майракпак. — У неё нет радостей».

И дальше:

«Она не понимает, что в жизни бывают радости».

«Она знает только, что надо как-то зарабатывать деньги, чтобы питаться, тебя кормить…»

«И это всё, больше ничего нет».

«Нет, ещё она пьёт, — как маленький, пожаловался он. — И раньше она приводила ночевать этих своих…»

Он задумался в поисках подходящего слова и, не найдя его, написал:

«Ей это радость была».

«Это не считается, — ответила Майракпак. Помедлила, думая, видно, какой довод ещё привести, и вдруг написала коротко — приказала:

«Жалей её!»

И, поскольку он не сразу ответил, добавила:

«Понял, нет?»

«Понял», — ответил он.

«Я знаю, что ты не выбрал бы родиться у своей мамы, — точно оправдывалась перед ним Майракпак. — Но для чего-то это надо было, я думаю, ты пройдёшь более сложный путь, чем большинство из тех, кого ты знаешь…»

«Какой путь?» — не понимал Лёша Михайлов.

Она отвечала:

«Не знаю пока… Может быть, ты станешь спасать ребят — таких, как ты».

Он думал, о чём это она. Так плохо, как ему, не жилось никому вокруг. Ни у кого из тех, кого он знал, не было такой мамы. И никому не приходилось скрываться под чужим именем, потому что иначе с ним разговаривать никто не станет. А тут — сам спасай кого-то…

Майракпак торопилась ему что-то объяснить и пропускала буквы, что-то исправляла, начинала снова. Он чувствовал, что она волнуется.

«Те, кого не понимают в детстве, часто становятся психологами или писателями, или ещё кем-то таким. Они сами начинают хорошо понимать людей».

И дальше она уже совсем путанно рассказывала про судьбу, и опять про какой-то путь. Он терял нить в её рассуждениях, и ему очень хотелось увидеть её. Казалось, тогда всё само собой станет понятным. Если бы он не болел, он бы написал ей: «Давай встретимся на первой перемене на лестнице между вторым и третим этажом, где витражи». Ему теперь хотелось поскорее вернуться в лицей! Но ведь и она тоже дома, когда все учатся. Он хотел спросить: «Ты что, тоже болеешь?». Но она сама без конца спрашивала его о чём-то, и он первый раз говорил с кем-то сам о себе. Ей интересно было всё: что он любит из еды, и из книг, и во что играть любит, и чего он боялся маленьким, и про что только она не спрашивала, и говорила: «Пойми, что ты — это ты. Алексей Михайлов. С ума сойти — от имени своего отказался».

И ему тоже это виделось необыкновенно нелепым, что он назвался каким-то Юджином. А сперва Лёхичем. Какой он Лёхич? Хича… Нет уж, он думал, что теперь всё отыграет назад. Пока он говорил с Мойрой, это казалось проще простого. А потом она сказала, что сейчас больше не может говорить. Может, ей надо было к врачу? Её не выписали ещё? Значит, рано было договариваться о встрече…

И тут позвонили в дверь. У мамки были свои ключи, да и рано ей было ещё. Он с опаской поглядел в глазок — на площадке стояли две низенькие фигурки — какие-то дети… А когда он приоткрыл дверь, он увидел Котовых, Костю и Катю, и Катя сказала ему строго, как она всегда говорила в классе:

— Мы пришли навестить тебя.

Он не знал, что делать, когда тебя пришли навестить, и он очень стеснялся мамкиных баулов. Она закупала много товара, что-то до поры хранилось у неё в железном контейнере на рынке, а что-то дома.

И Котовы его тоже, видно, стеснялись. Без звонка в гости ходить невежливо. Но его телефона никто не знал, а адрес Катя нашла в классном журнале. Она открыла нужную страницу как будто из простого любопытства, и тут же классная вошла и отчитала её. Дети с первого класса знают, что нельзя ничего трогать на учительском столе. Но Катя уже успела запомнить его адрес.

На кухне брат и сестра вытаскивали из пакета виноград, как будто не настоящий, и виноградины раскатывались по столу и падали на пол, разбегались, упругие и быстрые. За виноградом появилась баночка какой-то красной ягоды. Из ягоды Катя тут же взялась варить компот, и всё пробовала его, морщилась и добавляла сахар из сахарницы, точно не было ничего важней, чем его компотом напоить. А потом с компотом пошли в комнату. Он думал: хоть бы мать не пришла раньше времени, не увидела их здесь с чашками. А ещё думал, как это — быть братом и сестрой?

Костя кивнул на компьютер, спросил:

— А ты кто на форуме?

Он смутился:

— Я — н…нет. Я только читаю, что пишут… Иногда.

— Понятно, — протянул Котов и потупился. Как же — напомнил ему, что над ним и на форуме смеются.

Лёша почувствовал, как Котову неловко.

— Я, если тебе нужно будет, Кукуруза, — сказала ему Катя. — А Костя — Бамбук.

Котовы поглядели друг на друга и улыбнулись.

— Только мы редко выходим на форум, — сказал Костя. — Мы же ещё и в музыкалке учимся.

Он никогда не ходил в музыкалку и не мог найти, о чём с Котовыми говорить.

И он видел, что они оба не знают, как его называть. К нему обращались: «Послышай», «Знаешь…» — и только уходя, Катя спросила:

— Михайлов, а тебя хорошо лечат? Что-то ты такой бледный…

И только когда за ними дверь закрылась, он понял, что к нему и впрямь приходили одноклассники. Он кинулся к компьютеру — написать Мойре, что его пришли навестить! Но тут в дверях заскрипел ключ, и он поскорей лёг в постель и укрылся. Мама ходила по дому и что-то роняла и говорила над ним про чашки — что надо из одной чашки пить, а он, видать, каждый раз чистую берёт, вот уже три грязные стоят. И он думал о том, что она ещё в кухне не была. Не видела, что весь стол завален гостинцами. Вот она удивится, что к сыну приходили друзья. Такого ещё ни разу не бывало. Вдруг она рассердится, станет кричать?