– Страх, – пояснила Сандра, – она боится отца.

– Да она вообще всего боится, – досадливо прокомментировал Кирилл, – темноты, высоты, мышей. Нормальная девчонка.

Сандра внимательно, в упор посмотрела на классрука. Мужчина смутился.

– Я не хочу сказать, что женщины вообще…

– Понятно, – тоном, не предвещающим блага, прервала его психологиня, – поехали дальше. Сейчас мы попробуем ее разговорить.

Она коснулась сенсоров на лобной части головы.

– Здесь примерно моторный центр речи. Сама она говорить не будет, ее мышцы расслаблены, но здесь рождается осмысленная речь. Произносить за нее будет компьютер.

Она наклонилась к уху девочки и тоном исследователя произнесла:

– Сволочь.

Из динамика донесся голос, похожий на девчоночий, но монотонный и сильно искаженный.

– Сволочь, скотина, ты мне все нервы вымотала! Я тебе так покажу, в жизни не забудешь! Тебя надо выдрать как сидорову козу, тогда будешь знать!

– Понятно? – спросила Сандра, – все это реальные фразы. Как правило, их запоминают хорошо. Смотри на эмоции!

Экран был багрово-черным.

– Еще хочешь? – Сандра снова произнесла ребенку в ухо, – Гадина!

Кирилл вздрогнул – на экране возникли четкие очертания – хлещущая рука. Огромная, нарочно так не снимаешь, пугающая, как в ужастике. Гигантские пальцы хлестали по чему-то невнятному, волны коричневых и черных эмоций заливали экран, в них вкраплялись алые просверки. Рука на этом фоне казалась молнией. Динамик между тем захлебывался, выдавая ругательства.

– Гадина такая, мы тебя кормим, поим, одеваем как куклу, ни у кого такой одежды нет, игрушек полная комната, а ты, скотина, как к нам относишься? Тварь неблагодарная! А ну проси прощения сейчас же!

Сандра приглушила динамик и произнесла тоном исследователя.

– Интересно, что ни разу не всплыл предмет конфликта – за что ее, собственно, ругают. Это, конечно, неважно. Восьмилетняя девочка не может сделать ничего, что вызвало бы у нормального среднего человека неконтролируемую реакцию ярости. Это патологическая реакция матери.

– Но ведь получается, что ее все-таки бьют, я правильно понял? А она говорила, что нет, никогда. С полной уверенностью. Выгораживает родителей?

Сандра выключила динамик.

– Она не воспринимает то, что происходит с ней, в качестве побоев. Та вербальная агрессия, которую мы слышали – вполне реальна, и она сопровождается, конечно, побоями – пощечины, оплеухи, хлестнуть полотенцем, толкнуть, швырнуть на пол, побить головой об стенку. Конечно, отшлепать рукой. Но девочка не воспринимает это в качестве побоев. Многие бьющие родители сами не отдают себе отчет в своих действиях, для этого в языке существует много эвфемизмов – отшлепать, врезать, дать по морде, или как говорят, прилетело по попе. Даже классическая порка ремнем может обозначаться эвфемизмами, и ребенок сам воспринимает это именно так, не «меня избили», а «мне прилетело по попе» или «папа мне врезал». Таким образом, насилие воспринимается как норма отношений. Ребенок убежден, что в целом заслуживает такого обращения, даже если не знает, в чем конкретно его вина. А здесь мать еще, как ты слышал, постаралась внушить, что происходящее с девочкой – милые, безобидные домашние сцены, ведь другие родители гораздо хуже. Вероятно, ребенку постоянно внушают страх перед окружающими и объясняют, что в этой семье еще относительно безопасно, все другие люди намного более жестоки. Психика воспринимает это буквально – «раз здесь мне так плохо и страшно, но это моя родная семья, где меня любят, если вот это любовь – то какой же кошмар ожидает меня снаружи, где меня еще и не любят?» Социальная фобия как следствие. Другие типы характера отвечают на это развитием собственной агрессивности. Подожди, я сейчас сниму эти ассоциации, иначе нам гарантирована субдепрессия. Надо подобрать что-то хорошее. Что она любит?

– Да не знаю… что все девочки любят?

Сандра укоризненно покачала головой. Произнесла на ухо ребенку:

– Играть!

Она не ошиблась. Бурая круговерть на экране сменилась нейтральными цветами, а затем стала голубой, появились крошечные фигурки, Кириллу показалось, что мелькнула добродушная морда плюшевой собаки.

Сандра отодвинулась от экрана.

– Ей нужно время, чтобы болезненные воспоминания улеглись. В общем, вот так, Кирилл. Для этого я и работаю в детконтроле. Очень часто окружающие не замечают вот таких следов насилия. Девочка ведь даже пожаловаться не может. Бьют ее, не оставляя следов – насильники ведут себя осторожно. Но они даже в ее психике следы заметают. Она не может пожаловаться даже подруге. Что она скажет – «мама меня отругала»? Но ведь без конфликтов не бывает никогда, кто увидит здесь проблему? Побои она таковыми не считает. Родителей боится и не любит, но защищает семью всеми силами, так как в ее представлении окружающий мир еще ужаснее.

Кирилл вздохнул.

– Конечно, выглядит все это мерзко. Но что ты предлагаешь? В конце концов, в чем-то ее мать права – действительно, бывает и более жестокое насилие. У нас в городе был случай, мальчика забили насмерть. Или семьи алкоголиков, нарков. А тут… в целом же семья хорошая. Ну бывают такие эпизоды. Ты извини, Сандра, но ведь раньше это все вообще считалось нормой. И ничего ведь. Все как-то росли, на протяжении всей человеческой истории.

– Ну да, ну да, – кивнула Сандра, – и поэтому у нас была такая разумная, прекрасная история, без всяких войн, без угнетения, без пыток, казней и жестокостей. И так мы и будем жить дальше.

– Понимаю твой сарказм, – вздохнул учитель, – но время благорастворения воздухов еще и вправду не настало. Я же говорю – у большинства в классе семьи неполные вообще, у некоторых родители – инвалиды…

– Ну и что? – удивилась Сандра, – чем мешает отсутствие отца, если мать адекватна и уважает ребенка? А инвалиды могут воспитывать ничуть не хуже здоровых людей. Материальное положение у них сейчас тоже не хуже остальных. Кстати, вот это отношение к Лийе – «тебе повезло, ты так счастлива в замечательной полной семье» – сильно усугубляет ее страдания. Это в психиатрии называется двойной узел и в принципе считается фактором развития шизофрении. Я бы это назвала двоемыслие. Ее ощущения говорят о том, что ей очень плохо, над ней совершается постоянное насилие, она постоянно унижена – но при этом она вынуждена искренне верить, что ей очень хорошо и даже лучше всех. Кирилл, я не гадаю на кофейной гуще. Тесты, которые я провела, надежно выявляют высокую тревожность, невротичность и ситуацию насилия. Возможно, у других тоже есть проблемы в семьях, уж конечно, они есть у Кости Штейна, но все другие с этими проблемами справляются. Эта девочка нет. Ты же видишь ее на уроках. Она искалечена внутренне, и если мы ничего не изменим, это выльется в жизненную трагедию.

– Ну ладно, – учитель махнул рукой, покосившись на нежное личико ребенка, подрагивающие ресницы, – что ты предлагаешь? Начать процесс?

Сандра покачала головой.

– Это невозможно. Данные ментоскопии юридически не являются доказательством. Девочку допрашивать нельзя, родители ничего не скажут. Соседи, скорее всего, ничего не знают. Да и за подобное обращение с ребенком серьезных наказаний не бывает. Но выход есть, я с таким работала. Мы попробуем что-то придумать.

Голубые глаза распахнулись. Лийя приподнялась, недоуменно глядя на взрослых.

– Тебе сон приснился? – ласково спросила Сандра. Лийя покачала головой.

– Мне ничего не снилось.

– Как настроение?

– Хорошее, – послушно ответила девочка. Сандра досадливо поморщилась.

– Слезай с кресла, сядь сюда. Лимонада хочешь?

Девочка с удовольствием выпила лимонада. Сандра молчала, глядя на нее, пальцы отбивали ритм на столешнице.

– Знаешь что, Лийя? – начала психологиня, – у меня к тебе такое предложение. Тебе бы не хотелось в школьную коммуну?

Глаза девочки широко распахнулись. В них можно было прочесть, как в ментоскопе – колебания, страх, и под этой коркой разгорающуюся невозможную радость.