Впрочем, староста Николай недолго праздновал одержание, Старый Ник нанес ответный удар. Чуть ниже от моста по течению в реку впадал безымянный ручей, в устье которого устроил свое дело высольский мельник. Мельница получилась небольшой, но для наших жалких нужд ее хватало, иногда, когда соли выжаривалось много, я молол ее не дома, а на мельнице. Старый Ник совершил свое безобразие, как обычно, ночью. Он приплыл к мельнице и разломал всю запруду, за ночь вода растащила остатки плотины, размыла берег и унесла всю мельницу в реку.

Мельник пришел к дому старосты Николая и громко ругался почти полдня.

Староста, исчерпав все возможные средства противоборства со зловещей рыбой, в отчаянье построил на берегу из соломы и палок образ, несколько напоминавший сома. Сделал староста это в натуральную величину и, как мне показалось, даже несколько преувеличил размерность своего противника, Старый Ник все-таки был не таким большим.

Построив из соломы и веток каркас сома, неутомимый староста Николай обмазал его глиной и обсыпал рыбьей чешуей, а вместо глаз вставил кислые яблоки-китайки. Сооружение скульптуры было закончено прикреплением к морде сома черных изготовленных из старой проволоки усов.

Когда глиняный сом был приготовлен, староста Николай приступил к действиям. Сначала он приходил к глинянному сому по утрам и пытался его усовестить и устно убедить покинуть наши воды, отправиться вниз по течению, лучше к Дубровке, там и места глубже, и вдоль берега растет во множестве ревень, а он и вкусен и питателен. Убеждения и укоры на Старого Ника действовали слабо, он продолжал по вечерам булькать в омуте, а по ночам снова упрямо раскачивал мост. Тогда Николай перешел к другим методам.

Он стал ходить по утрам к сому, стегать его плеткой и немного проклинать. Этот подход к успеху тоже не привел, напротив, усугубил положение, Старый Ник утроил коварство. Он подмыл хвостом высокий берег с тропкой, по которой мужики ходили на косьбу, и, когда они отправились сгребать сено, берег подломился и мужики просыпались в реку. Мужики были взрослые, и Старый Ник их совсем не смог утопить, только за ноги покусал. Зато утонули вилы, косы, серпы, таким образом Старый Ник нанес общине значительный ущерб.

От расстройства староста Николай начал сильно чесаться, но от намерений своих не отступил. Он объявил вече на берегу, и когда собрались все, кто мог, староста велел народу с ненавистью плевать в глиняного сома. Мужики удивились, но плевать стали, и плевали так сильно, что отплевали статуе хвост. Но заметного ущерба живому, натуральному сому это опять же не причинило, напротив, скоро Старый Ник приплыл к бабам, полоскавшим белье на мостках, и уволок у них две рубахи.

На следующий день мы с Хвостом болтались на берегу. Работы на солеварне, как я уже говорил, не стало, и поэтому я решил отдохнуть. Мы с Хвостом рассматривали глиняного сома, а Хвост даже выковырял у него яблочный глаз и съел. Сом выглядел глупо, да и вообще лично мне вся затея казалась глупой.

Побродив вокруг сома, мы решили поискать мяты или золотого корня, Хвост заявил, что брат научил его искать золотой корень по приметам, и мы этот корень стали искать, но нашли только две дохлые гадюки. Хвостов сказал, что если кинуть дохлую гадюку в муравейник, то за два дня муравьи выедят все гадючье мясо и останется одна только кожа, а из нее можно сделать отличные ремешки.

Мне с гадюками возиться совсем не представлялось, но Хвост терять их не хотел и поэтому прицепил гадюк к поясу. Потом вдруг Хвост предположил, что у змей мог случиться мор, а значит, надо поискать еще дохлых. Если получится найти их с десяток, то можно сплести змеиную веревку, и если все время ходить с такой веревкой, обвязанной вокруг туловища, то в лесу на тебя не залезет ни один клещ, верное средство. А еще змеиная веревка выручает от усыхания. Если такой веревкой обмотать Тощана, то он вполне сможет выздороветь. Я знал, что он врет, но все равно поверил. Стали искать змей.

Но дохлых змей больше не попадалось, зато в самый разгар поисков показался грамотей. Он пересек луг, вышел на берег реки, задумчиво поглядел на глиняного сома, после чего сел на ранец, а на коленях у себя разложил планшет с бумагой.

– Сейчас волосы драть будет, – сказал Хвостов.

– Зачем?

– Ясно зачем, для вдохновения.

Я не очень хорошо понял, тогда Хвост пояснил:

– Они без вдохновения не могут, мне папка рассказывал. Тот грамотей, которого он в Кологриве видел, перед каждым своим выступлением вдохновлялся. Ты думаешь, почему у грамотеев волос мало? Они их вырывают. Когда грамотей волосы выдирает, у него мысли в голову приходят. Вон смотри, сейчас начнет!

Но грамотей не стал выдирать волосы, просто почесал голову. Ничего интересного с ним не происходило, сидел и сидел. Мы понаблюдали за ним, а потом решили вздремнуть на солнышке, однако не получилось, потому что показался староста Николай, настроенный решительно.

Он принес с собой достаточно толстую палку и пустился крушить своего глиняного сома. Сом к этому времени уже изрядно отвердел, палка сломалась и стукнула старосту по лицу, разбив ему нос.

Грамотей, увидев эти события, рассмеялся. Он смеялся с таким удовольствием и чистосердечием, точно не делал этого уже давно. Староста Николай не понял, в чем тут заключается юмор, грамотей же сказал, что староста Николай ничего не понимает в тонких материях. Более того, вот этим самодельным чучелом он только все сильно ухудшает. Потому что только слепец и законченный лапотник не увидит сходства: Старый Ник – староста Николай. А значит, устраивая надругательства над чучелом сома, староста в чем-то попирает себя самого, своими собственными руками самого себя высекает, и разбитый нос тому подтверждение.

Тогда я впервые подумал… Да, тогда я впервые понял, что есть люди, понимающие вопросы гораздо глубже.

Староста Николай позеленел от злобы и унижения, кинулся было к чучелу сома совсем с топором, но остановился. Грамотей сказал, что теперь уж делать нечего, теперь старосте придется забрать своего сома себе в дом и беречь его до востребования, лучше на чердаке.

Что же касается непосредственно сома в реке, то здесь…

Грамотей спрятал свои бумаги в планшет и стал рыться в ранце. Мы стояли поодаль, но от интереса потихоньку приближались. Староста растирал кровь по щекам.

Грамотей тем временем достал из ранца незнакомые предметы. Три штуки, больше всего они походили на недозрелые яблоки, только продолговатые, и видно, что тяжелые – грамотей уронил один из предметов на землю, а тот даже и не подпрыгнул. Он распихал эти предметы по карманам и направился к берегу. Шагал кое-как, медленно, с трудом передвигая больные ноги, как старая утка. Мы все устремились за ним, и я, и Хвост, и староста Николай с распухшим носом.

Старый Ник обычно водился в глубоком омуте, вымытом течением на повороте. Река здесь была быстрая, она подмыла берег и уронила в воду несколько сосен, и много старых сосен уже гнило на дне, так что омут образовался вполне подходящий, широкий и вольный.

То, что Старый Ник отдыхает на дне, было заметно – вода совсем не волновалась, напротив, выглядела мертво. По поверхности плавали пузыри и жухлые листья, никакого движения, даже течение теперь, казалось, обходило омут по краю.

Староста поглядел на грамотея с сомнением, сам грамотей не сомневался, он достал из кармана круглый предмет. Хвостов предусмотрительно отодвинулся подальше, а грамотей подтвердил, что да, лучше всем отойти от берега, и не только отойти, но и лечь на землю. Мы легли, староста тоже.

Хвост шепнул мне на ухо, что сейчас грамотей устроит грамотейское колдунство. Не знаю, как колдунство, но грамотей тоже быстро улегся на землю. Затем хрустнул плечом, сделал резкое движение рукой и метнул кругляк в омут.

Кругляк булькнул.

Сам грамотей съежился, но ничего не произошло, а мы так и продолжали лежать в траве. Грамотей вздохнул и сказал, что время безжалостно не только к людям, но и к предметам, причем к предметам иногда безжалостнее. После этого грамотей метнул в омут второй кругляк.