Обескураженный проверяющий поманил пальцем одного из стахановцев и спросил, где, собственно, директор. Именно в этот момент, ни раньше, ни позже, обладатель переходящего красного знамени почувствовал, что его нагло кинули. Эта подлая, скотская правда перекосило его и так неблагородное лицо, и он немедленно стал признаваться во всем.

В общем, на этом история завода закончилась. Правоприемников не нашлось, на баланс никто бетон с металлоломом не взял, новый собственник появился, но опять же на бумаге и, судя по всему, тут же забыл об этом.

Время и бригада шанхайских передовиков сожрали основное в первый же год, а оставшееся лениво растаскивала вообще всякая сволочь. Поочередно заводом владели сатанисты, наркоманы, байкеры, а в последнее время поклонники промышленного паркура. Разумеется, все было засрано сверх всякой меры, там и сям валялись шприцы, бутылки и окровавленные бинты. В цокольных этажах и подвалах корпусов обнаружился рай для диггеров, где они с удовольствием задыхались и ломали ноги.

В общем, за несколько лет завод обрел славу мрачного местечка. Здесь как минимум пятеро дали дуба, не считая тех, кто выбирался избитым, и сдыхал по дороге к цивилизации. Из этой пестрой компании двое отравились настоящим метиловым спиртом, один экстремал не рассчитал этаж, один повесился, а последний тупо замерз.

Милиция, конечно, предпринимала все возможное, чтобы прекратить разврат, насилие и вредительство членов. Время от времени под их руководством приезжали бравые сварщики, устанавливали решетки, спиливали пожарные лестницы, чтобы неповадно было паркуристам, и наглухо заваривали тяжелые железные ворота корпусов.

Это помогало от силы на несколько часов, учитывая что сварщики знали далеко не все двери в мир загадочного постиндастриала, который как медом приманивал всех окрестных любителей умереть просто так, от нехер делать.

Все изменилось жарким грозовым летом, когда как-то стая бродячих собак, мечтавшая найти себе место для послеобеденного отдыха, вдруг замерла прямо на заброшенной проходной, у вожака дыбом встала шерсть и он злобно, испуганно залаял в пустоту. Затем, не теряя ни минуты времени, пес развернулся, ожог подчиненных желтым нервным взглядом и наметом ринулся в сторону лесополосы. Стая тут же, разбрасывая когтями мелкий строительный щебень, развернулась и бросилась за ним. Через минуту стало тихо, и все бы ничего, мало ли что у собак на уме, но с этого дня никто, даже сатанисты, сюда не заглядывали. Но когда на завод опускалась ночь, с соседнего «шанхая» можно было увидеть то слабые огни, то туман, то низкий протяжный рокот. А как-то днем к проходной приехали то ли выпившие, то ли обкуренные люди, вскрыли подстанцию, что-то запитали, зажгли на территории завода единственный оставшийся полукиловаттный фонарь возле крытого корпуса, протянули внутрь толстый негнущийся кабель, а на закрытые ворота проходной навесили плакат что-то вроде «Внимание! Вход воспрещен, недостроенный объект». Фонарь теперь горел каждую ночь, то ли отпугивая потенциальных посетителей, то ли привлекая их. В любом случае, сюда теперь больше никто не спешил.

Оно и правильно. Потому что в еле слышном полустертом пространстве, почти невидимые живым, поселились те, кто нагло не хотел уходить в ад…

На следующий день на проходной появился пожилой, но очень крепкий перец, весь исколотый загадочными татуировками, в неизменной тельняшке под видавшим виды пиджачком — на дать, ни взять — отставной боцман. Он выгреб из проходной все говно и пустые бутылки, подключил старый телефон с потемневшим, но все еще гордым гербом, достал из принесенной с собой сумки новый чайник Тефаль, старую, проверенную монтировку и сел дежурить, не взирая ни на какие разрухи.

Дальше — больше. Через пару дней на территорию, предъявив боцману бумагу метр на метр минимум, въехал грузовик с молчаливыми строителями. Они выровняли ограждение, так сказать, анфас, которое представляло собой бетонные плиты со следами многочисленных переездов, а с обеих сторон и сзади где-то восстановили, а где-то возвели заново металлические столбы с натянутой сеткой имени Карла Рабица. Поверху ограждения чуть погодя зазмеилась новенькая колючая сталистая проволока и кое-где рабочие понатыкали лампочек в железных доспехах, не столько чтобы светить, сколько чтобы пугать.

На пару дней завод затих, а потом приехал фургон специалистов широкого профиля с хорошим знанием таджикского языка. Гортанно обсуждая будущее обустройство быта, они высыпали на бетонную площадку, разбежались и тут же стали где-то что-то отламывать и это отломанное прибивать в другом месте. Надо сказать, что бравых гастарбайтеров вариант ночевать здесь же устраивал полностью, но им не посоветовали. Вернее, как… сказали — живите, если сможете. Перспективы были чудесные, но сразу после захода солнца специалисты ринулись вон с территории, роняя свернутые матрасы и крича что-то вроде «шайтан» и прочее.

Боцман аккуратно закрыл за ними ворота и со зверской ухмылкой попрощался до утра. Гастарбайтеры поселились километра за три, в менее престижном месте, но нисколько не об этом не пожалели. Здоровье, знаете ли, дороже.

Ночное происшествие, о котором они толком ничего не сказали, кроме уже упомянутых слов, сделало таджиков крайне дисциплинированными. Меньше трех они не собирались, а в подвалах и цокольных этажах работали исключительно в присутствии высокого начальства и под слепящим светом мощных галогеновых ламп.

Ничего мистического среднеазиатские специалисты не делали. Обычный, крайне примитивный ремонт, когда из полного пиздеца рождался неполный. Казенного цвета краска завозилась бочками, бетономешалка под окнами крутилась весь рабочий день, и никто не стоял. В результате уже через неделю появились первые помещения, где можно было не только вешаться и колоться, как раньше, но и просто какое-то время посидеть на металлических стульях за такими же долгоиграющими столами. Их завезли целый контейнер, заносили в корпуса в упаковках, торопливо их собирали и снова выбегали на солнце. Воздух в цехах и кабинетах был сыроватым, тяжелым и не проветривался в принципе.

Гастарбайтеры уезжали после восьми и крайне бывали недовольны, если приходилось задерживаться по производственной необходимости. Такое иногда случалось, если надо было выработать раствор.

До самых поздних сумерек завод купался в тишине и золотых отблесках уходящего солнца. А потом начиналась другая жизнь.

С приходом ночи боцман открывал настежь ворота, и со стороны казалось, что он впадал в транс. Говорил сам с собой, размахивал руками, поднимал вверх палец и явно кого-то провожал взглядом. Иногда среди ночи приезжали фургоны с мрачными грузчиками, иногда легковые самых разных марок — от разваливающейся на ходу Волги до вальяжного БМВ. Весь этот автопарк заезжал и либо что-то разгружал, либо просто парковался, стоял какое-то время и уезжал обратно. Понять в чем смысл деятельности было решительно невозможно, но завод обрастал подробностями на глазах. Вскоре добрались и до заводоуправления. Там шла жуткая перепланировка, сносили перегородки, укрупняли помещения и меняли всю электропроводку. Судя по сечению кабелей, объект должен был потреблять военное количество энергии.

Странной деятельность казалась, только если смотреть живыми глазами. Но если развернуть реальность другой стороной и посмотреть мертвыми, то становилось все если не полностью понятно, то значительно яснее.

Внутри крытый корпус завода был теперь полностью пустым, только в центре стояли черный металлический стол с немного помятым таким же креслом и несколько офисных жестких диванов вокруг. Бетон стен был выкрашен во все тот же единый казенный цвет, как и пятиметровые стальные ворота. Ночью они никогда не закрывались, а внутри ровно горели фонари в промышленных сетчатых плафонах.

Невидимый живым, покрытый всевозможными черепными татуировками, Серега сидел за столом, чистил свои пистолеты и насвистывал. С удовольствием заглядывал в ствол и протирал ветошью рукоятки. Быстро и заученно набивал в магазины также протертые до блеска патроны. На столе их было целый общепитовский поднос с горкой.