— Тут, значится, телка моя… спросила исп… исполнить пестню. А чтобы вы не подпевали и не портили, сукины дети, мне весь драйв, слова я буду другие вставлять. Кстати, телка, велика вероятность, мне сегодня даст, а то уже просто неприлично ходить с таким хуем наперевес. Я прав? — спросил парень блондинку сиреневого с проседью цвета.

— Факт! — весело подтвердила девушка и подпрыгнула.

— Пестня называется… где это… ах да! «Ты меня любишь». Исполнял Александр Серов… эээ… до меня, в смысле! — эпатажно сообщил яркий самобытный певец и раскинул руки на манер пугала.

«Интересно, чего это им всем уже второй день не дают»? — подумал я.

Известная, а в свое время даже набившая оскомину песня про абсолютно неземную любовь, началась как обычно, со всех наличных дудок и скрипок в оркестре. А то даже и соседский кладбищенский джаз-банд помог. Слова были жизнерадостными до такой степени, а голос солиста-самородка таким сочным от природы, что на последних аккордах ему даже элементарно забыли набить морду.

Последние слова практически потонули в овациях. Надо сказать, к этому времени мне уже принеслибухла и жрачки, отчего я тут же забыл всю меланхолию без всякого сожаления.

Посмотрев на чисто сервированный стол, я осторожно взял в руки рюмку. Потянул ее на себя. Она затуманилась, и их вдруг стало две, просто каждая была чуть бледнее. Придвинул обратно. Они соединились и засверкали в полную силу. Но если не сравнивать так скрупулезно, вряд ли я бы их отличил. Поэтому я плюнул и занялся делом.

Сначала я пил просто сидя за ностальгию. Потом, откинувшись, за окончание жизненного пути. Потом стоя за дам. Потом за них же сидя. Потом что-то орал или скандировал, и мне даже подпевали. Потом наступил форсаж, турборежим и порнография. Потом стало тихо. Потом стало невыносимо тихо. Потом я лихорадочно, срывая ногти, вырвал из кармана сотовый и стал звонить. Я звонил, кажется, всему миру. Потом я вышел на улицу, под черный ночной ливень, который тут же вспорол мне кожу, упал ничком в лужу и зарыдал…

Я перевернулся лицом в водяной, летящий навстречу, космос и стал глотать влагу, словно не пил тысячу лет. Невыносимо блестящая синяя молния разорвала пополам небосвод, и тысячу лет спустя раздался грохот, от которого я потерял сознание.

Пришел я в себя от того, что кто-то прислонил меня спиной к семнадцатидюймовому колесу.

— Бывает, Санек, — раздался голос Сереги, — тоска смертная, сам знаю, хоть вой!

Сверху, не прекращаясь, все рушился теплый дождь, шлифовал кожу, виртуозно лился за шиворот, пробегал вдоль спины, пробивал тело насквозь, не давал толком дышать. Друг сел рядом, достал откуда-то блестящую хромированную фляжку и сделал из нее порядочный глоток.

— Это еще что. Это еще похоже на жизнь. Так себе меланхолия, второй сорт. Потом будет круче. Лютая тоска тебе всю душу проест, вывернет, и выхода не будет, Санек. В реальной жизни выпил, врага живьем сжег или там — на куски порезал и застрелился — тебя каждый поймет. А тут бежать больше некуда. Тут терпеть надо. Но могу сказать — чем дольше ты тут, тем сильнее становишься. Через полгода будешь уже сносно себя чувствовать, а потом даже привыкнешь. Хотя все время будет что-то болеть. Бьется в тесной печурке Лазо!!! — пропел дурниной Серега и протянул флягу. — Хлебнешь?

Я помотал головой.

— Тогда, Санек, подымайся. Сейчас я тебе вытрезвитель делать буду.

— Какой вытрезвитель? Я же в говно… — удивился я.

— Поехали на трассу. Давай-давай, нехрен тут сидеть. Ты забудь, что ты пьяный. Здесь бухих не бывает. Здесь какой хочешь — такой и будешь.

Я с трудом поднялся, покачался с ноги на ногу. Да, в общем, нет никакого опьянения. Блажь одна, иллюзия. Но ведь и боль тогда не боль, а дым… Щелкнул пальцами и нет ее.

Сел в Форд, посмотрел, куда поедет Серегин Клюгер и тронулся за ним.

Ночью за город очень даже хорошо выезжать, душевно. Чудовищные эти мегаполисные пробки к вечеру рассасываются, тают, рассыпаются и вот уже почти пустынные улицы. Только вдалеке, стандартный желтоватый или новомодный ксеноновый, из синего льда, свет фар полоснет по фасаду здания и опять темнота. Дождь заканчивался, тучи постепенно открывали звездное небо. Сверкающая жестокая бездна.

Пролететь Новосибирск ночью можно за полчаса, при этом даже особо не втаптывая акселератор, поэтому я не заметил, как мы оказались за городом. Клюгер летел как свинцовая пуля. Преодолев сложную развязку и по восходящей спирали попав на трассу, он сбросил скорость и сместился влево. Потом из окна высунулась Серегина рука и помахала мне. Я подъехал и опустил стекло.

Праворульный Клюгер и Фокус с нормальной баранкой — противостояние субкультур и традиций. В таком положении мы оказались чуть не в обнимку, только Серега, само собой — повыше. Медленно набирая скорость, мы шли бок о бок.

— Ты не смотри, Санек, что у меня три литра, шесть цилиндров и двести двадцать лошадей. Это все ерунда. Ты, главное, вцепись сейчас, как клещ, и не отставай. Сила — она не в двигателе. Она в тебе. Либо ее нету вообще, но тогда спроси себя — где ты?

Мерно рокочущий двигатель Тойоты вдруг повысил голос, посерьезнел и потащил Серегу вперед. Я тут же прибавил. На Клюгере мягко щелкнули шестеренки в коробке передач. Я тоже сменил передачу. Ночь ожила, зашевелилась и неотвратимо понеслась навстречу.

— Держись! Ничего не бойся! Ни сейчас, ни когда придут за тобой! — пересиливая шум моторов и встречный упругий воздух, почти кричал Серега, разгоняя тяжелый автомобиль, — нет у нас с тобой ни судьбы, ни души, ни сна нормального, ни Бога, ни черта, ни покоя. Вдоль обрыва, по-над пропастью! По самому по краю!!