Притом он действительно согревал их души и облегчал бремя. В конце концов, любой имеет право рассказывать о себе столько, сколько хочет, не так ли?

Каждый дань мистер Холлинан прогуливался по улицам, обсаженным лесными деревьями. Он охотно разговаривал с детьми, приветствуя их на ходу; те охотно улыбались и махали руками в ответ. Около опечаленного ребенка он обычно останавливался, говорил несколько слов и шея дальше — высокий, энергичный, прямой.

Нив одну из двух церквей Нью-Брюстера мистер Холлинан ни разу не заходил. На скучной вечеринке в доме Уэйдов Лора Маркер, столп нью-брюстерской пресвитерианской церкви, однажды попыталась загнать его в угол. От настойчивых предложений посетить церковь мистер Холлинан отказался с улыбкой, вежливо, но непререкаемо:

— Некоторым из нас это необходимо. Другие не слышат зова.

На этом дискуссия и закончилась.

В конце ноября у мистера Холлинана внезапно появились критики. Возможно, постоянное участие тоже утомляет. Лидерами раскола оказались Дадли Хейр, Карл Уэйд и еще несколько человек — все мужчины.

— Не получается у меня ему верить, — заявил Хейр, выбивая остатки табака из трубки. — Вечно ходит, слушает, вечно вытаскивает на свет божий всякую грязь — какого черта? Что ему в этом?

— Может, он в святости упражняется, — предположил Карл Уэйд. — Самоотрицание, Буддийский путь о восьми шагах…

— Женщины им скоро клясться начнут, — добавил Лесли Эрвин. — С тех пор как он здесь появился, я не узнаю Лиз.

— Я тоже, — кисло согласился Айкен Мюир.

Все расхохотались, включая Эрвина.

— Скажу одно: мне надоел отец-исповедник, пугающийся под ногами, — сказал Дадли Хейр. — Думаю, что за его святостью что-то скрывается. Может, он книгу написать собирается, когда выжмет нас досуха. Такую, что мало не покажется.

— Ты всех подозреваешь в намерении написать книгу, — заметил Мюир. — «Ах, если враг мой книгу написал бы!..»

— Каковы бы ни были его мотивы, с меня достаточно. Мы устраиваем вечеринку в понедельник — я его не пригласил именно по этой причине. — Хейр сурово посмотрел на Фреда Монкрифа, будто ожидая возражений. — Я поговорил с женой, она согласна. Так что на этот раз душка Холлинан остается дома.

Понедельничная вечеринка вышла невеселой. Все налицо, кроме одного. Кое-кто не знал, что мистер Холлинан не приглашен; вышло совсем неудобно, когда те, кто пришел ради него, откланялись раньше времени, поняв, что не дождутся того, кого ожидали увидеть.

— Все-таки надо было пригласить, — сказала Рут Хейр, когда ушел последний гость.

— Нет. Я и сейчас рад, что его не было.

— Разве его не жалко? Сидит у себя на холме, отрезанный от людей… А что, если обидится? Если сам не захочет нас видеть?

— Вот и хорошо, — насупился Хейр.

Атмосфера недоверия постепенно накалялась. Приглашения не были посланы, в свою очередь, Мюирами и Харкерами. Мистер Холлинан по-прежнему прогуливался после обеда, но многие замечали на его лице стесненное выражение, хотя улыбался он сердечно, как и раньше, и от разговоров не уклонялся. Жалоб от него никто не услышал.

Третьего декабря, в среду, Рой Хейр, десяти лет, и Филип Монкриф, девяти, подступили к девятилетнему Лонни Дьюитту с намерением задать тому взбучку. Дело происходило прямо у здания средней школы Нью-Брюстера незадолго до того, как на школьную улицу повернул мистер Холлинан.

Лонни был мальчик тихий и странный: вечная боль собственных родителей и законная добыча одноклассников. Держался он как можно дальше от других и почти все время молчал. Увидев его, прохожие на улице переглядывались со значением.

Рой Хейр и Филип Монкриф решили, что Лонни Дьюитту давно пора сказать что-нибудь. Иначе пусть пеняет на себя.

Вышло так, что Лонни пришлось пенять на себя. Его били и пинали какое-то время; завидев мистера Холлинана, мучители разбежались, оставив беззвучно плачущего Лонни на ступеньках школы. Мальчик молча смотрел, как подходит мистер Холлинан.

— Тебя побили? Я видел, как они убегают.

«Странный человек, я таких не видел. Добрый, хочет мне помочь».

— Ты, наверное, Лонни Дьюитт. Все плачешь? Да ладно, тебе не так уж сильно досталось.

«Пожалуй. Я просто люблю плакать».

— Расскажи-ка мне все, Лонни, — попросил мистер Холлинан, улыбаясь. — Тебе ведь что-то постоянно мешает жить? Что-то большое и зловредное — там, внутри. Если ты расскажешь, оно может уйти.

Мистер Холлинан взял маленькие холодные руки мальчика в свои, пожал Легонько.

— Не хочу говорить.

— Я твой друг, Лонни, Я хочу помочь.

Присмотревшись, Лонни понял, что высокий человек говорит правду. Он действительно хочет помочь, более того: ему это необходимо. Высокий человек его умоляет!

— Что тебя мучает, Лонни?

— Хорошо. Я расскажу. — С этими словами Лонни открыл шлюзы. Девять лет молчания и мук выплеснулись ревущим потоком. — Я всегда один и они меня ненавидят потому что я умею делать вещи в голове им никогда не понять потому они думают что я ненормальный они ненавидят меня косо смотрят на меня думают странные вещи обо мне потому что я хочу говорить с ними без слов они только могут слышать слова ненавижу их ненавижу ненавижу ненавижу…

Лонни остановился. Облегчив душу, он почувствовал себя хорошо, как никогда. Нарыв, зревший годами, лопнул, и гной вытек.

Вот только с мистером Холлинаном творилось неладное. Побледнев, он шатался, как пьяный. Испугавшись, Лонни устремился разумом к высокому человеку — и получил ответ.

«Много. Слишком много. Надо было держаться от этого мальчика подальше. Но старшие не дали бы…

Какая ирония: облигатного реципиента перегрузил и сжег облигатный донор, которого слишком долго держали взаперти..

Все равно что схватиться за провод под напряжением…

Он донор, я — реципиент, только донор оказался чересчур сильный…

Я… всего только… пиявка…»

Последние четыре слова.

— Мистер Холлинан, пожалуйста! — заговорил наконец Лонни. — Не надо… болеть. Я хотел рассказать еще. Пожалуйста, мистер Холлинан!

Ничего.

На вкус тишина была окончательной и бесповоротной. Лонни понял, что ему случилось найти и потерять первого в жизни человека, подобного ему самому.

Глаза мистера Холлинана закрылись; он рухнул лицом на асфальт. Умом Лонни понимал, что все кончено. Ни ему, ни другим людям уже не говорить с мистером Холлинаном. На всякий случай Лонни протянул руку, чтобы взять высокого человека за запястье, — и туг же отдернул ее. Мертвая рука оказалась холодной как лед. Обжигающе холодной.

Лонни смотрел на тело неподвижным взглядом. Оцепенение продолжалось недолго, секунду или две.

— Господи, это же наш мистер Холлинан, — раздался за спиной женский голос. — Он что…

Под тяжестью вновь навалившегося одиночества Лонни негромко заплакал.