Племянник подвел нас к столу на лужайке, где давеча пировал весь «Шанхай», и показал под пластиковый стул, на котором сидел покойный общественник.

— Вот где я нашел свой паспогт, котогый вы у меня отобгали… — горько сказал Борис.

Мальчик в последний раз шмыгнул носом, смерил нас с Янкой обиженным взглядом и, независимо засунув руки в брюки, направился к выгребной яме. Думаю, там он решил отвести душу и взамен конфискованного сокровища разжиться чем-нибудь не менее полезным.

— Слушай, Янка, как же Перепелкин осматривал место происшествия, если пропустил такую важную улику, как паспорт?

— Да ладно, мам, не парься! — ловко продевая белый ремень с анодированной пряжкой сквозь шлевки джинсовых штанов, отозвалась дочь. — Темно же было, да и за помин души покойника выпить хотелось…

Это что же получается? Важные улики прямо у себя под носом не замечаем? А если сержант так же, как собирал вещественные доказательства, и все следствие вести будет? Эдак мы с его легкой руки к осени все за решеткой окажемся…

Я еще раз заглянула в оскверненный Бориской документ и подумала, что лучше его в милицию не отдавать. А то расстроенный предстоящим кузовным ремонтом участковый придерется к тому, что фотография срезана, меня же еще и оштрафует… А господину Гадованюку в следующий раз будет наука — нечего удостоверения личности разбрасывать где попало…

Минуточку, а ведь судя по тому, где он валялся, паспорт выпал из кармана покойного Валентина Кузьмича. Так вот о чем пенсионер хотел сообщить куда следует, воспользовавшись нашим сотовым телефоном! Ну конечно, бдительный старик нашел чужие документы и решил их сдать в отделение милиции. Это вполне в его духе. А я вот сдавать не буду, просто выкину на помойку, и все. Так проще. Чтобы лишних вопросов никто не задавал…

— Йосю скрали! — вдруг донеслось со стороны дороги. — Макс, ну что ты сидишь в туалете! Йосю убивец скрал, а ты по туалетам разгуливаешь!

Я кинулась на крик и увидела, что Сима стоит посреди проспекта Финкелей и, раскачиваясь из стороны в сторону, рвет на себе волосы. Голосит и рвет. Рвет и голосит. А от деревянной будочки в конце участка к дому не торопясь направляется Макс, на ходу прилаживая к ржавой тяпке новую ручку. Отец украденного Йоси неспешно прошел через заросший огород, вразвалочку приблизился к коляске и, не останавливаясь, на ходу заглянул в нее. В недоумении пожал плечами и скрылся в доме.

На дорогу высыпали все жители «Шанхая» и наперебой стали выдвигать гипотезы и давать советы. Сима рыдала в голос, заклиная мужа сказать или сделать хоть что-нибудь.

— Это тот, который Кузьмича зарезал! — в ответ на ее просьбы вдруг убежденно выкрикнул Макс, выглядывая из верхнего окна, но почему-то не спускаясь вниз, чтобы предпринять разыскные действия.

— Кошмар какой-то! Такой разгул преступности в отдельно взятом поселке! Надо с этим что-то делать! — горячился Иван Аркадьевич.

— Бардак! Детей средь бела дня из кроваток воруют, — поддерживал его Вадим.

— Симочка, миленькая, не плачь, тебе нельзя волноваться, — успокаивала несчастную мать Галка.

Славик уселся в свой «УАЗ» и звал родственников похищенного ребенка немедленно ехать в Заволжск и писать заявление участковому Перепелкину. Алки с Толиком не было — наверное, ушли на пляж. И тут среди криков, слез и суматохи раздался спокойный детский голос:

— Это Алиса Иосифа взяла.

Я тут же подбежала к Инульке, которая, произнеся эти страшные слова, как ни в чем не бывало продолжала сидеть на скамейке у своего дома и читать Александра Дюма, и стала трясти ее за худенькие плечи.

— Что ты сказала, повтори! — исступленно кричала я.

Девочка отложила книгу, убрала с плеча мою руку и строго продолжала:

— Я сама видела, как Алиса посадила Иосифа в кукольную коляску и повезла его в сторону реки. Тетя Сима, вы же на дороге сидели, они мимо вас проезжали, разве вы не заметили?

Я не слышала, что ответила Сима, потому что семимильными шагами уже неслась в указанном направлении. Но только я разогналась, как тут же пришлось тормозить. Алиска и не думала располагаться со своей новой игрушкой у воды, а тем более купать малыша, чего я больше всего опасалась. Она построила шалашик из реденьких веточек прямо в кустах у поворота к реке. Расстелила кукольное одеяльце и на него усадила довольного Йосю. Малыш благоговейно перебирал выложенные перед ним ромашки и одновременно с этим, задрав толстенькую ножку в перевязочках, пытался дотянуться беззубым ртом до большого пальца правой ноги.

Алиска сидела на корточках перед входом в шалашик и строго говорила:

— Не надо, Йося, ноги в лот блать… Так холосые майчики не деают… Так деают тойко пьохие майчики. Вот будес пьохим майчиком, я тебя снова домой отвезу…

— Алиска, ты что наделала? — заорала я.

Девочка тут же насупилась, а краденый Йося заревел.

— Ты знаешь, что сейчас с тетей Симой творится! — продолжала ругаться я, вынимая отбивающегося Йосю из его укрытия. — Она же с ума сходит!

— И ничего она не сходит, — пробурчала Алиска, медленным шагом двигаясь за мной по тропинке и волоча позади себя коляску. — Не нузен ей Йося. Она все влемя на дологе сидит, лазговаливает. А дядя Макс что-то мастелит. Вот я и повезла Йосю плилоду смотлеть…

Итак, орущего Йосю вернули задумчивому папе, а мама малыша села переживать это драматическое событие на свою табуретку у калитки. Все утро в нашем уголке дачного поселка только и разговоров было, что о хулиганском поступке Алиски. Знали бы они, что Бориска натворил! Но я никому не рассказывала, как отличился племянник. Это дело наше, семейное. Ну и господина Гадованюка, само собой. Я развела мышат по комнатам, расставила по углам и строго-настрого наказала стоять так до обеда. А сама отправилась обсудить с любимым волнующие меня вопросы.

Наличие паспорта незнакомца под стулом убитого Валентина Кузьмича, на мой взгляд, в корне меняло картину преступления. Теперь как возможного убийцу следовало искать не только среди соседей, внесенных в «черный список» сержанта Перепелкина, но и среди их гостей мужского пола.

— Слушай, Вадь, а вдруг этот Гадованюк — Алкин Толик? — спросила я, присаживаясь на краешек постели. — Может, он специально назвался вымышленным именем, чтобы заморочить девушке голову. Вон этот Эдуард Эдуардович, — пролистнула я паспорт, — жену имеет, Светлану Николаевну. И по возрасту вроде бы подходит. Толику лет тридцать пять есть?

Любимый молчал, делая вид, что спит.

— Ну да, около того, — за него ответила я. — И Гадованюк как раз семьдесят второго года рождения… Эх, жалко, фотографию Бориска Джейке скормил, а то бы я их сравнила… Ты поедешь сегодня к участковому?

— О-ох, умираю, — простонал любимый.

Как вчера червей копать — так он здоров как бык, а как на допрос ехать — так у него, видите ли, сил нет. После заплыва в ночи Вадька придумал, что не на шутку простудился, и теперь объявил, что будет лежать в кровати и болеть. Если, конечно, не идет на рыбалку. Термометр показывал тридцать шесть и девять, но Вадим уверял, что это и есть та самая температура, с которой начинается острое воспаление легких. Я с ним не спорила. Гораздо проще самой перенести ветрянку, бронхит и диарею, причем одновременно, чем убедить мужчину, что его воспаление легких, от которого он сейчас умирает, — обыкновенный аллергический насморк.

— Понятно. Значит, так. Подойду к нему и спрошу: «Вы, Толик, не теряли ли случаем паспорт на имя Эдуарда Гадованюка?» — развивала я свою мысль, не обращая внимания на стоны мужа. — Хотя нет, спрашивать нельзя, может неудобно получиться… А как ты думаешь, это он Кузьмича заколол?

— Дай молочка горяченького! — взмолился любимый, в изнеможении прикрывая рукой глаза.

Вот всегда так. Только я с ним начинаю говорить о деле, Вадька тут же переводит разговор на отвлеченные темы. Дождется, что наступит осень, тогда болеть некогда станет. Надо будет в КПЗ собираться. Скрипнула входная дверь, и в дом просунулась голова Галины.