Скоро я понял, что слезами тут не поможешь, стал сосредотачиваться над шашечной доской, и — ура — я выиграл у деда! Потом еще раз выиграл, еще… И, наконец, мы игру в шашки забросили.

Дед Коля сказал: «Ты научился проигрывать и выиграл».

Для Николая Александровича было важно, чтобы я, его внук, проявил характер.

Однажды ночью над Удельной случилась страшная буря.

Ураганный ветер вырывал с корнями деревья, свалил несколько высоких сосен на нашем участке, хорошо, что ни одна из них не упала на дом.

Отец приехал на дачу с какого-то торжественного концерта в своем единственном темно-синем концертном костюме, при орденах и, даже не заходя в дом, стал отрывать с упавшего соснового ствола торчащий у самого крыльца толстый сук.

Мы с дедом смотрели за ним из окна. Отец тянет сук в одну сторону, в другую — не получается.

Дед говорит мне:

— Борька все равно оторвет.

Сук этот отец все-таки оторвал, но, не выпуская его из рук, отлетел в сторону, перевернулся и распорол снизу доверху одну брючину и порвал рукав пиджака на своем единственном вечернем костюме.

А дед был очень доволен и подытожил всего одним словом: «Характер!»

Приближалось мое школьное обучение. Тот самый отцовский пострадавший концертный костюм раскроили и соорудили для меня школьную одежду: получились курточка и штаны-гольфы, которые застегивались на пуговицы под коленками.

Детство кончается, когда начинается личная ответственность. Начинается она, как только маленький человек переступает школьный порог. Чувство ответственности за свое поведение, за свои поступки сразу же меняет свойственные детским годам понятия. Например, понятие «удовольствие».

В силу вступают другие законы. Начинается мучительный процесс самопознания, самооценки и всего того, что связано с вынужденным желанием понять окружающий тебя мир и осознать твое место в этом мире. И это только первые шаги на пути добра и зла. Самые первые.

И вот наступил мой час расставания с детством. Школа.

Чтобы мне оказаться в школе, надо выйти из верхней арки нашего дома, пересечь по диагонали площадь, на которой еще не стоит памятник Юрию Долгорукову, пройти проходной двор, называемый «Бахруша», спуститься по переулку Немировича-Данченко, перейти Пушкинскую улицу, пройти между решетчатыми створками покосившихся ворот и оказаться в просторном дворе, где невдалеке друг от друга соседствуют два четырехэтажных здания: краснокирпичное — женская школа № 635 и выложенная серыми пористыми плитами — мужская № 170. Это и будет моя первая школа.

Конечно, к первому сентября я опять заболел ангиной и поэтому на две недели опоздал к началу учебного года во 2-м классе «А».

И вот наконец учительница Антонина Николаевна, рыжеватая женщина с баранкой косы, уложенной на затылке, с круглым, усеянным крупными веснушками лицом, стоя у меня за спиной и опустив мне ладони на плечи, вводит меня в класс.

Множество мальчишеских глаз уставились на «новенького». Я чувствую, как от волнения у меня горят уши.

— Это ваш новый товарищ, Вася Ливанов. Он будет вместе с вами учиться.

— Васька-Кот, — улавливаю я чей-то тихий, насмешливый голос.

Мне указано место на первой парте, прямо напротив учительского стола.

Учительница что-то пишет мелом на доске.

— Раскроем тетради по арифметике. Смотрите на доску, сейчас будем решать задачку.

Я беру тетрадь в клеточку, прочитываю на доске задачку и начинаю ее решать, записывая каждую цифру в две клеточки.

Решил довольно быстро и смирно сижу над раскрытой тетрадкой.

Через некоторое время раздается голос учительницы:

— Староста, пора собрать тетради.

Между партами по рядам начинает ходить худенький мальчик, носатый, с очень светлыми волосами, которые разлетаются по обе стороны головы, словно два птичьих крыла. В руках у него образуется стопка тетрадей.

Вот он останавливается около меня, заглядывает в мою тетрадь.

— Мы уже давно в одну клеточку пишем, — обращается ко мне носатый и добавляет: — Идиот!

Этот носатый и светловолосый станет моим самым близким другом на всю жизнь. И прославится как великий композитор Геннадий Гладков.

В отрочестве необычайно привлекательным и востребованным становится жанр приключенческой литературы. Советской литературы такого рода в школьных программах вообще не было, зато в домашних библиотеках сохранились с довоенного времени книги А. Дюма, Майн Рида, Фенимора Купера.

Мы, мальчишки, горячо сопереживали нашему ровеснику, герою «Острова сокровищ» Стивенсона, или пятнадцатилетнему капитану Ж. Верна. Но подражать удачливым мушкетерам можно было только фехтуя на выструганных палках — дальше сходство не шло. Майн Рид требовал лихой скачки на лошадях, герои Стивенсона и Жюля Верна — морских путешествий, а вот Фенимор Купер пришелся весьма кстати.

Быть благородным, неустрашимым индейцем — для этого не требовалось особенных жизненных условий.

В одной популярной советской песне были такие слова: «Шагай вперед, комсомольское племя». Не было бы ошибкой, если вместо «комсомольское» написали «пионерское». Здесь главное, ключевое слово «племя». И в нашем пятом классе под влиянием «Последнего из Могикан» образовалось свое племя Пиликанов.

Племя было названо по имени вождя — старосты класса и председателя совета пионерской дружины Геньки Гладкова, уже носившего прозвище «Пеликан» по причине выдающегося носа и белых волос — крыльев.

Остальным членам племени по индейскому обычаю были присвоены разные имена: Лешка Иванников — Круглая голова, Витька Нурик — Тушкан, шепелявый Олег Тихомиров — Змей, Олег Ряженцев — Мартышка, Митя Урнов — постоянно говоривший о лошадях, естественно, Лошадь, я — Кот (прозвище образовалось от моего имени Васька) и так далее, всех не упомню. Один из наших товарищей поступил в школу под именем Павел, но вскоре прознали, что его домашние называют Павла — Буба, и в племени он остался с этим именем.

В год образования племени нам стали преподавать английский язык, и вскоре некоторые имена испытали английское влияние: Пеликан получил ударение на первый слог и стал звучать как Пиликан, Змей стал Снейком, а Мартышка сначала преобразовался в Манки, а потом сократился — Мани.

Сейчас я думаю, что каждый школьный класс мужеской школы можно было бы, даже без игры в индейцев, безошибочно уподобить отдельному племени, самостоятельно формирующему свои собственные поведенческие правила и систему взаимоотношений.

Предполагаю, что и в женских школах было так же, только с оговоркой на девичий образ жизни школьниц. Имелся свой «племенной» вождь или свои вожди, что-то вроде «совета племени», свои мудрецы, удачливые охотники до озорства и круглые неудачники, по учительскому определению «отстающие».

А общеплеменная установка в нашем классе была такая: учиться по возможности хорошо, желательно без двоек, можешь даже выскочить в отличники, но при этом обязательно иметь еще и хулиганистую репутацию. Эта репутация обозначалась обязательным участием в общеплеменных нарушениях школьной дисциплины или личное отличие в озорстве.

В зимние месяцы, особенно в младших классах, многие приходили в школу в валенках. Ногам в такой обуви было просторно, и я изобрел такой трюк: когда меня вызывали к доске отвечать урок, я начинал постепенно подниматься внутри валенок на цыпочки, медленно вырастать. Учителя если и замечали что-то странное, то оставляли это без внимания. Скорее всего думали, что это им померещилось: сами-то валенки своего положения на полу не меняли! Такое клоунское озорство, не разоблаченное учителями, пользовалось у моих одноклассников неизменным успехом.

И, кроме этого, школьная жизнь предполагала обязательную драчливость. Ударить ребром ладони значило применить «томагавк». Дрались очень часто, даже по каким-то пустяковым поводам. Такой способ самоутверждения, проверки на смелость. Называлось это — «стыкаться». За школой был пустырь, где драчуны сходились один на один, окруженные сборищем одноклассников. Драки были «до первой крови» — такое правило. «Лежачего не бить» — еще одно правило. У кого был слабый нос, обычно оставался в проигрыше. И ногами драться нельзя.