Соленый посмотрел на бутылку. Еще немного текилы оставалось. И Гаванская сигара еще дымилась. Он сделал шаг влево и утвердительно покачал головой.

— Так и знал! Так и думал. — Ибо там слышалось знакомое: тау, тау, та, та, та. Тау, тау, та, та, та. Другой бы задумался: что бы это могло значить? Но Соленый понял сразу: это всем давно известный дружный топот ног. Людей нет — одни ноги. — Такой славы нам не нужно.

Он посмотрел прямо. В лучах восходящего солнца шли комбайны и был виден пушистый ореол его друга Комбайнера.

— Такие знакомства теперь уже нам не помогут, — сказал Соленый.

А направо Магадан. Там-то уж чего хорошего?

— Тут и выбирать нечего. Тут нет трех дорог. Это одна дорога. Это одно направление. — Но обойти камень академику не удалось. Соленый обернулся назад. — Нет, ну не назад же опять идти?!

Блокировка. Ученый сел перед камнем и сделал хороший глоток уже опротивевшей текилы. Ведь соли не было. Обойти этот Камень Судьбы можно только с помощью Камня Звезда Собаки.

— Ну, а как еще? А где этот камень теперь? Один бог знает.

Он отбросил пустую бутылку, потом помахал рукой, на которой остатки шикарной сигары обожгли пальцы. Все. Нет ничего. Ничего, кроме головы теоретика.

Соленый поднялся и увидел свою жену. Как орел с высокого полета. Точнее, не как орел, а как Мэл Гибсон из кабины допотопного самолета. Пусть дотянет последние мили мой надежный друг и товарищ мотор!

Как только Соленый увидел свою жену с дымящейся трубкой в руке, так невидимая преграда, которую создавал Камень Судьбы, исчезла. Точнее — хотя академик тогда этого не понял — для него была открыта дверь. Куда? Туда, куда возвращается солдат после двадцатипятилетней службы. А куда летел через столько лет разлуки Мэл Гибсон?

В дом на берегу Океана, в дом, на котором был Заветный Вензель О да Е. Ведь только этот Вензель может пробудить человека, в том числе и академика, от сна реальности. Но для этого он должен был сначала увидеть того, кого любит. Как Одиссей увидел свою Елену Прекрасную и смог вернуться. Или ее звали по-другому? Это не важно. Все равно все знают, что его звали Одам, а ее Ева. И они всегда встретятся, потому что человек обязательно попадет в Семнадцатый Номер Обуховской Больницы. Что и значит, что он пробудится от сна Реальности.

Одам и Ева были потом, а до разделения созвездий это был один человек. Имя? Пожалуйста:

Соленый почесал лапой затылок и бросился догонять свою Елену.

Так они со смехом бегали друг за другом целый час. Не меньше. Вдруг далеко, далеко появилась на чистом небе маленькая точка. Что бы это такое могло быть?

Постепенно эта черная точка становилась всё больше и больше. Скоро стало ясно, что это не точка, а две точки. Вот козы! Как будто без них здесь не обошлись бы. Да нет, не может быть. Я не верю.

Но хочешь верь, а хочешь не верь, а это были они. Черно-белая болонка, считавшая, что она тот самый йоркширский терьер, которого потерял упрямый Муриньё, не дающий нормально играть нашему футболисту за русский десант в Англии, а другая темно-палевая ушастая охотничья собака.

— Ты шевелись, — грубовато сказала ушастая охотничья собака.

— Не понял? Не поняла, то есть, — сказала болонка. — Чем шевелить?

— Лапами, естественно.

— Сама шевели.

— Чем?

— Ушами. Чем еще? У тебя они такие большие, висячие. Как махровое полотенце в Хилтоне.

— В Хилтоне белые полотенца.

— Думаю, там уже нет никаких полотенец. Ни белых, ни серых.

Все их воруют.

— Да. Но я бы не взяла.

— Ты бы не взяла?!

— А чему ты так удивляешься?

— Да ничему, просто я уверена, что ты бы взяла.

— Нет, ни за что. Они же американские. Или английские. А вот ты бы точно взяла. И не одно.

— И сколько, по-твоему, я взяла?

— Три, не меньше.

— Нет.

— Да.

— Не злословь напрасно.

— И не напрасно тоже. Давай проверим твою сумку! — Дама, предпочитавшая считать себя знаменитым йоркширским терьером, с самым серьезным видом потащила на себя большую зеленую сумку.

— Ах ты — слово на букву б — мудро ответила бархатная ушастая и ударила этой сумкой младшую по голове. Та свалилась практически замертво.

— Мотя, Мотя, ты жива? — она открыла походную фляжку с французским коньяком — именно такой любила госпожа де Сталь — и немного полила в рот Моте.

— Что ж ты делаешь, сука?! — закашлявшись, произнесла болонка.

— А что такого, спрашивается, я сделала?

Мотя лежала на траве, раскинул руки и смотрела в почти чистое небо.

— У тебя совершенно нет юмора. Ты это знала?

— Нет. А у тебя его тоже нет. Ты не знала?

— Хватит, Тетя, ругаться между собой. Мы уже так много прошли, что скоро, я думаю, нам встретятся люди. Тогда и позлословим.

— Встретить бы того идиота, который злослов… то есть облаивал посетителей Лувра. Я бы показала ему собачью позицию.

— Ты что, в него влюбилась? — спросила Мотя.

— То же мне Микеланджело Буонаротти! Нашла, в кого влюбляться. Мудак какой-то. Чуть меня за ногу не укусил.

— А может это он любя.

— Да на — слово на букву х — мне такая любовь! Зубы вышибу!

Соленые, как раз в это время уже девятый день, как наконец-то встретившиеся любовники Бальзака, не вылазили из постели. Их пищей были только горький шоколад и шампанское Брют со льдом.

— И никаких текил? — спросила Елена.

— Даже никаких сигар. — Соленый взял бинокль и посмотрел на восток. — Я так и знал. — Теоретик чертыхнулся.

— Что там милый?

— Не понимаю, почему и здесь обязательно должна быть ложка дёгтя? Ну, почему, господи?

— Кто-то идет?

— Да.

— Будем лечиться листьями с дерева.

— У нас нет дерева.

Надо посадить. А где его взять, чтобы посадить?

Вдруг в совершенной тишине дунул ветерок, и маленький цветок упал на застланный белой скатертью стол.

Они быстро посади цветок в еще не привыкшую к такой жизни землю. И стали ждать неприятностей.

— Нет, вы сдохнете здесь! — Руслан вытащил из машины пулемет и установил его на пригорке перед рекой. Он оглянулся. Последний паром уже отходил от берега. Через пять минут он был уже далеко. Догнать его можно было только на быстроходном катере.

Лексус замелькал среди зеленых деревьев. Руслан повел стволом и нажал на курок.

Петька и Пашка опустили карты и удивленно посмотрели наверх.

— Кто-то еще едет, — сказал один.

— Кто-то не успел.

— Да, уже не успеет. Паром далеко. Разве что на ракете.

— Ракета сломана.

— Поворачивай назад! — закричал Семен, — поворачивай! Сейчас он нас расстреляет.

— Я раздавлю этого гада! — крикнула Нина.

— Уходи вправо.

— Поздно.

Пули пробили передние колеса.

— Не научились японцы, мать их, делать пуленепробиваемые колеса. Еще нет. Жаль. — Потом были пробиты и задние колеса, и лобовое стекло, и багажник. Наконец, машина перевернулась.

— Ты сможешь вылезти?

— Нет, Семен, не могу. Нога застряла под сиденьем.

— Нажми кнопу автоматического сдвига сиденья.

— Сейчас попробую, — Нина с трудом дотянулась до кнопки. — Не работает.

— Руслан бежит сюда, я попробую вылезти. Он собирается поджечь машину.

Руслан держал в руке факел.

— Ах ты Махмуд недоделанный, — сказал Семен первое, что пришло в голову. Он сделал кувырок и кинул монтажку. Как меч Давида она срезала верхушку факела.

Руслан изумленно поднял глаза на дымящуюся головешку.

И они сошлись. Прихрамывающий спецназовец и чемпион по вольной борьбе. Руслану удалось сразу обнять Семена за талию. Такое крепкое объятие! Вырваться из него можно только, сломав себе позвоночник.