- Мне похрен, что ты тут написал, - сказал мне полицейский.

Я молчал - я знал, что надо говорить очень мало.

- Я уничтожу эту бумагу и засажу тебя пожизненно, - попытался он теперь так вытянуть из меня слова, а скорей всего деньги.

В бумажке этот случай был прописан отдельно, я ухмыльнулся про себя.

Полицейский посмотрел на часы.

- Ладно, посидим ещё.

Я определил часов восемь вечера. Вообще-то в государственных учреждениях всё строго. Почему после шести я сижу с сотрудником полиции? У меня возникло сомнение – а в полиции ли я?

Я молчал.

Полицейский достал телефон, и стал то ли читать в нём что-то, то ли играть.

Я молчал.

Прошло полчаса.

- Можно попить? – попросил я.

Полицейский встал, подошёл к прикреплённому к стене двадцатилитровому сосуду, отковырял от стопки одноразовых стаканов один, наполнил его ледяной водой и поставил воду передо мной на стол.

- Может, можно и перекусить? - спросил я.

Эта фраза ни к чему не обязывала меня. И я произнёс её полушутя, рассчитывая, собственно, на агрессию полицейского, чтобы он меньше думал, а больше делал ошибок.

К моему удивлению он выдвинул ящик у своего стола и извлёк из него плитку шоколада. Раскрыл её, поломал на куски, положил передо мной, и, взяв одну дольку, отправил её себе в рот.

Я, действительно, хотел есть. Но что это означало? Что это был за цирк? Я представил, как я сейчас тянусь руками в наручниках к шоколаду, как в воздух взлетает резиновая дубинка и опускается мне по рукам. Очень больно! Можно и просто в этот момент ухватиться за наручники и начать выламывать мне руки – боли будет достаточно, чтобы попытаться меня надломить психологически. И вот так, собственно, и начнётся мой допрос.

Внимательно наблюдая за телом полицейского, я потянулся к шоколаду. Сантиметр за сантиметром мои руки приближались ближе и ближе, а он не выказывал ни тени раздражения, агрессии или чего-то задуманного. Кусочек оказался у меня в руке, и я отправил его в рот. Что за хрень? Почему всё так происходит? Чёрт! Она с наркотой, но ведь и он съел, – подумалось мне.

- Сколько мне нужно съесть? – спросил я, надеясь, что получу ответ по его глазам.

- Ешь, сколько хочешь, я уже ужинал.

Я окончательно растерялся.

Прошло ещё полчаса или чуть больше. По моим расчётам должно было быть около девяти или половины десятого.

У полицейского зазвонил телефон.

- Не, не, не, вы что? – сказал он. – Я сейчас с ним спущусь к вам через чёрный ход, будьте там, где сейчас находитесь.

- Вставай, - обратился он ко мне.

Мне стало немного страшновато. Происходящее не походило на гражданский процесс по работе с преступником.

- Мы в суд? – спросил я.

Вместо ответа он извлёк пистолет и зарядил его какой-то иглой. Затем достал вторые наручники и бросил их мне к ногам.

- Пристигни себя к ноге, - и, демонстрируя моему вниманию заряженный пистолет, добавил, - чуть что – заснёшь мгновенно, как вчера.

- Мы в суд? – переспросил я, медля, и лихорадочно ища способ оказать сопротивление, но, поняв, что нахожусь на «серьёзной» мушке, закрепил наручник одной частью на своей руке, а вторую прикрепил к ноге.

- За миллионом, - усмехнулся он.

Чёрт! Что же происходит? Я терялся.

- Ну серьёзно… - протянул я.

- Иди, - указал он мне дулом направляемого на меня пистолета, куда именно мне направляться.

Я, скрюченный, как обезьяна заковылял к двери.

Меня посетила мысль, что я понадобился не государству, а тем, у кого моя дочь, чтобы избежать моего мщения. И оттенок радости коснулся моего сознания – ведь я понадобился этим людям живым, они меня не убили сразу, ко всему прочему назначили выкуп, и, скорей всего, не собираются убивать в ближайшее время. Если меня «покупают» для пыток – это хорошо. Шансы успешного завершения моего предприятия увеличиваются. Вот только вода и шоколад. Это не характерно для «плохих». Эти мысли вызвали во мне тоску. Полицейский, видимо, прочёл у меня это на лице.

- Через десять минут я получу чемодан с деньгами, а тебя получат, я даже не знаю кто, - сказал он, когда мы вышли на улицу.

Я понял, что он не хотел говорить этого в учреждении, а сейчас он знает, что можно говорить всё. Но это могла быть и провокация. У него мог быть в кармане диктофон.

- Мы в суд? – спросил я.

- Что ты заладил, как попугай: мы в суд, мы в суд. Я же тебе сказал, я сейчас получу за тебя миллион евро. Смекаешь, какой ты дорогой? – ухмыльнулся он. – Я, конечно, полицейский, а вот мой брат чуть круче. Сегодня мы перехватили сообщение в Интернете, что за доставку тебя платят наличными. Вот я тебя и доставляю. Деньги спрячу в машине, вернусь в кабинет, прострелю себе руку и у-ля-ля. И тебе хорошо, и мне не плохо.

И всё-таки – это могло быть провокацией.

- Почему мне хорошо?

- Меня попросили не обижать тебя.

У меня разрывался мозг. Мы шли по темноте минут семь и, наконец, вышли к чёрному здоровенному джипу.

Из машины вышли двое мужчин.

На меня посветили фонариком и обратились ко мне по имени.

Полицейский протянул им мою папку. Те извлекли из неё паспорт. Проверили данные, ещё раз глянули на меня.

- Как зовут твою дочь? – спросил один из них.

Мгновенно я почувствовал бешенство от упоминания о ней этими, но тут же успокоился, и даже приободрился, потому что характер ситуации стал приобретать другой формат.

- Зовут? – спросил я, тихо надеясь, что и они, и я вопрос ставим корректно. «Зовут», а «не звали».

- Зовут, - повторили они.

Я назвал имя своей дочери, и горло мне сдавило спазмами ужаса от грядущего следующего момента. Что он принесёт?

- Приехал за ней?

Я промолчал, осознав, что чуть не расслабился и не проговорился. Всё это могло быть фарсом и театральной постановкой для выведывания у меня моей цели. Для раскрытия моей личности, чёрт. А я чуть не выложил все свои планы.

Я продолжал молчать.

Ближайший к полицейскому, из этих двоих, смотря мне в глаза, произнёс:

- Если закричишь, сразу прострелю голову.

И через мгновение после своей фразы, за долю секунды выхватил пистолет с глушителем и прострелил стражу порядка, который меня привёл, колено. Полицейский свалился, и стал корячиться по земле, воя от боли сквозь стиснутые зубы. Всё его лицо мгновенно покрылось потом.

- Вы обещали другое, - с усилием глотая, процедил он, прикрываясь от направленного в его сторону пистолета растопыренной пятернёй, и пятясь.

- Приехал за ней? – повторил этот «стрелок» невозмутимо свой вопрос, продолжая пристально смотреть мне в глаза.

Я подумал, если он решил избрать такой способ запугивания меня, то он просчитался: а) моя цель важнее моей жизни; б) уже видно, что слишком много сделано, чтобы я оказался тут, а значит причина, по которой мне сейчас прострелят голову, должна быть хоть и не веской, но явной. А я её не вижу. Единственное объяснение происходящему, это то, что эти двое…

- Я очень хочу увидеть свою дочь ещё, хотя бы раз.

Тот, что смотрел на меня, вздохнул.

Я подумал, что за хрень, к чему этот вздох? Вздох с оттенком сострадания. Я ждал хотя бы ещё полслова, я был уверен, что тогда я всё пойму. Мне надо ещё одну фразу.

Вместо фразы он посмотрел на своего компаньона, тот кивнул.

- Мы не можем выполнить то, что обещали, - проговорил «стрелок» и медленно перевёл взгляд с меня на полицейского. – Более того, мы сделаем хуже. Тебе придётся умереть, потому что ты видел нас. Я знаю, ты никому не скажешь, но я не могу рисковать за всех нас. Такие, как он, - он мотнул головой в мою сторону, - очень ценны для нас, и чаще вы прежде нас до них добираетесь, поэтому пришлось протоптать к ним такую тропинку. Ты готов отдать свою жизнь за восстановление справедливости, за воздание по заслугам тем, кто не так давно отнял у него ребёнка? Эти люди и сегодня продолжают отнимать детей, чтобы творить с ними то, что ты себе даже в твоих кошмарных эротических снах не позволяешь.