– Котики-песики – лишь внешнее проявление вытесненного сексуального влечения.

– Я так и хотела сказать.

Медсестра Аллочка густо краснеет.

Поздно, думает Григорьевна.

Григорьевне снится война. Она с трудом разлепляет глаза. Ей кажется, что вся она: руки, ноги, – все ее тело испачкано чужой кровью. В ушах еще продолжает звенеть от разрывов снарядов.

– Да что же это такое! – выкрикивает в предрассветные сумерки Григорьевна. – Я же никогда войны не видела, фильмы про войну никогда не любила. Откуда это?

Босая, семенит она в ванную, чтоб там ополоснуться холодной водой. Постепенно приходит в себя.

– Снова встала слишком рано.

Подходит к окну.

Возле дома напротив Белла кормит кошек и собак. Объедки аккуратно разложены по разноцветным пластмассовым мисочкам. У каждого своя мисочка, и никто не лезет в чужую.

Какой у нее порядок, невольно думает Григорьевна. Слушаются ее.

Чайник кипит. Григорьевна заваривает себе большую чашку кофе. Запах кофе приятно щекочет в носу, и Григорьевне очень хочется закурить.

Хорошо, что дома нет сигарет, а то бы не удержалась.

С чашкой кофе в руках встает возле окна.

Там все без изменений – Белла продолжает копошиться со своим зверьем.

Котики-песики, думает Григорьевна, а на самом деле секса хочется.

– А ведь хочется, – выговаривает вслух.

Белла никогда не гладит котов и псов, которых она кормит. Некоторые особенно благодарные создания лезут к Белле ласкаться, лижут туфли, но Белле их благодарность не нужна.

Я просто их кормлю, думает Белла, сидя в скверике возле подъезда, а кормить – значит поддерживать жизнь и ничего более. Я поддерживаю в них жизнь, а они уже пусть с этой жизнью делают что хотят.

Я кормлю их, думает Белла, чтоб оправдать свое бездействие, чтобы хоть что-то делать.

Полвосьмого утра.

Григорьевна спешит в поликлинику на работу. То же самое салатовое платье, подпоясана тонким ремешком из кожзаменителя. Ноги, худые и кривые, на каблуках выглядят еще более худыми и кривыми. Огромная блестящая сумка через плечо. Глаза подведены черным. Губы плотно сжаты, кажется, словно их нет вообще.

Григорьевна быстро, с высоко поднятой головой проходит мимо Беллы.

Мне нечего мучиться угрызениями совести, думает Григорьевна, я сказала ей правду. Сумасшедшим иногда полезно для профилактики сказать, что они сумасшедшие. Они, конечно, не верят, но зерно сомнения уже посеяно.

– Извините, – Белла трогает Григорьевну за плечо. Григорьевна резко, словно ее ударило током, останавливается.

– Извините, – повторяет Белла, – вы терапевт из районной поликлиники, правда?

– Я? – Григорьевна недоверчиво указывает на себя пальцем. – А! Я. Терапевт.

– Вы, возможно, уже не помните меня, – быстро говорит Белла, – я к вам вчера приходила…

– Действительно не помню, знаете сколько пациентов за день, всех невозможно запомнить…

– Да-да, это ничего… Я просто хотела извиниться…

– Извиниться? За что?

– Я вас, – говорит Белла, – поставила в такую ситуацию, когда вы вынуждены были повести себя плохо. Но вы не виноваты. Виновата я. Не нужно было приходить. Врачи не могут мне помочь. Извините. Наверное, я просто хотела с кем-нибудь об этом поговорить.

Григорьевна как-то сжимается сама в себе, уменьшается, открывает свою большую блестящую сумку, заглядывает в нее, а потом, словно убедившись, что спрятаться там не удастся, перекидывает сумку через плечо.

– Я вспомнила, – Григорьевна говорит чуть слышно. – Вам снится незнакомый мужчина.

– Извините, – повторяет Белла, давая понять, что разговор окончен. Она отходит назад в свой скверик, где как раз заканчивает утреннюю трапезу бездомный зоопарк.

Григорьевна еще немного смотрит вслед Белле.

Какая наглая, думает Григорьевна, врачи не могут помочь… Да врачи все про тебя знают!

Григорьевна вскрикивает, вытирает горячий пот со лба.

Быстро встает с кровати.

Надевает застиранный банный халат и выбегает из квартиры на улицу.

На улице свежо. Тихо. Белла раскладывает по мисочкам еду псам и котам. Григорьевна усаживается на скамейку рядом и молчит. Белла тоже молчит, хотя сразу замечает гостью. Самый большой из псов, рыжий, с белым кончиком хвоста, недовольно рычит в сторону Григорьевны.

– Тш… – Белла гладит пса по спине, и тот успокаивается.

– А мне снится война, – ни с того ни с сего говорит Григорьевна. – Постоянно снится война. Не знаю, почему и откуда. Глупость какая-то.

Белла садится рядом. Такая на удивление спокойная, думает Григорьевна, от нее веет покоем.

– Полно крови, полно трупов, бомбы, танки, – говорит Григорьевна. – И откуда? Я вообще никогда не думала про войну, не была, не видела, не слышала. Никто из моих родственников или знакомых не умирал на войне. За всю жизнь ни одного фильма про войну не видала. Ну, может, лишь «Дом, в котором ты живешь». Да, только один этот фильм. Но самой войны там нет. Все умирают за кадром.

Григорьевна беспомощно всхлипывает.

– Может, вам просто нужно отдохнуть, – выдает Белла. Но на самом деле она не знает, что сказать, потому что не разбирается в снах.

– Я уже боюсь ложиться спать… А вы?

– Я нет. Не боюсь. Я жду свой сон.

Белла внезапно меняется в лице, становится мечтательной.

Фу, думает Григорьевна.

– А что он с вами делает во сне… ну, ваш мужчина?

– Он учит меня плавать.

– Что?

– Мои сны всегда одни и те же. Я по пояс в воде, и он в воде, и учит меня плавать.

– Вы не умеете плавать?

– Не умею.

– Во сне не умеете?

– Вообще не умею.

Она таки сумасшедшая, думает Григорьевна.

– Он дотрагивается до вас? – спрашивает почему-то.

– Никогда. Только стоит рядом и говорит, что делать.

– Странно.

– Ничего странного. Мне хватает того, что он говорит. Я почти уже научилась плавать.

Псы и коты повылизывали свои мисочки и улеглись отдыхать неподалеку. Наибольший пес, рыжий, с белым кончиком хвоста, лежит подле Григорьевны. Будто сторожит.

– Может, когда вы научитесь плавать, все изменится.

– Изменится?

– Ну, может, он как-нибудь изменит свое отношение к вам. Вы же его, ну… он же вам нравится?

Белла краснеет.

– Он хороший, – говорит с грустью. – Очень хороший. Но, понимаете, я его совсем не знаю. Мы с ним никогда не говорили о чем-либо другом, только про плавание. Ничего личного. Может, он ужасно глупый. Как-то все так по-дурацки…

– И вы точно никогда не встречали его в реальной жизни?

– Нет, не встречала. Если б встречала, то запомнила бы.

– Странно.

Григорьевне вдруг показалось, что она в одном из тех хороших запутанных детективов, которые любила читать подростком.

– Понимаете, Белла, вы должны были его где-то видеть. Ваш мозг не смог бы придумать его просто так.

– Почему это мой мозг не смог бы?..

Белла сжимает кулачки.

Ого, думает Григорьевна.

Некоторое время они сидят молча.

– А о чем вы хотели поговорить с врачом? ЧТО ВАС ВООБЩЕ БЕСПОКОИТ, БЕЛЛА?

Белла не знает, как ответить. Ерзает на лавке, кусает ногти.

– Честно говоря, – продолжает Григорьевна, – можно было бы и попробовать полечиться. Приходи те опять, сдайте анализы – я выпишу направления. А потом будем думать. Посмотрим потом. Может, проблема лежит на поверхности. Но мне нужно знать все. Ну, Белла? Что вы еще хотели мне сказать?

Белла чуть не плачет.

Этого только не хватало, думает Григорьевна, сейчас устроит истерику несчастной любви, мне это надо?

– Я хочу большего, – говорит Белла.

– Но, дорогая, это невозможно, он вам снится! Он ненастоящий!

– Почему это ненастоящий?! – Белла трет покрасневшие глаза. – Он просто стесняется. Он нерешительный.

– Он вам снится, Белла, он в вашей голове. Он – это вы.

– Не может этого быть, – и Белла начинает тихонько всхлипывать, – он совсем другой.