Человек, ранее известный как Пётр Михайлович, сидел в подвале сданной под снос пятиэтажки. Он зябко кутался в плащ и мелко дрожал всем телом. Стоял октябрь, и было уже прохладно, особенно по ночам. Вещи, прихваченные из здания морга, не сильно спасали от холода. Армейские ботинки и джинсы того странного смешного парня, чей-то свитер, синий с чёрным узором, и чёрный балониевый плащ с капюшоном. В том же подвале валялись еще два трупа бомжей, но их одежду он взять побрезговал. Кроме того, что бомжовская одежда страшно воняла, она была еще и залита кровью сверху до низу, а кое-где и распорота, так что толку от неё всё равно было мало.
За те два дня, что прошли с момента аварии, многое изменилось, очень многое. Личность Петра Михайловича, успешного и благополучного менеджера среднего звена, отца семейства, кредитоспособного обывателя, практически полностью стёрлась из искалеченного мозга. Но место не осталось пустым. На смену Петру Михайловичу пришёл другой… человек. Санитар. Да, именно с этим призванием ассоциировал он себя. Санитар улиц, утилизатор мусора, карающая длань для тех, кого он винил в своей… ммм… смерти?
Покидая морг, Санитар прихватил с собой еще кое-что. Назывался сей изящный инструмент очень красиво — нож ампутационный большой. Выглядит это чудо как огромный скальпель с гипертрофированным лезвием, или как говорят люди от медицины, рабочей частью. Длина этой самой рабочей части составляет 18 сантиметров, ширина — около двух с половиной сантиметров. Нож цельнометаллический, весьма тяжёлый и острый как бритва из рекламы. Грех было оставлять такой чудесный инвентарь без работы. И работа была, о да, у него было много работы!
Появляться сейчас на вокзалах было небезопасно, это Санитар понимал и половиной мозга. После вчерашней «дезинфекции» ментовское начальство наверняка выгонит своих подчиненных из тёплых комнатушек на улицу и заставит таки поработать. Но грязи полно не только на вокзалах. Соседствующие с Комсомольской площадью улицы просто кишат отбросами. Санитар поднялся с земли, отряхнулся, поправил капюшон и, со словами «пора на работу», отправился убивать.
Рядом со станцией метро «Красносельская», на трубе вентиляционной шахты, сладко спал бомж Федя. Самый обычный такой бомж — грязный, вонючий, с опухшей от беспробудного пьянства, поцарапанной рожей. Он лежал, свернувшись калачиком, какая прелесть, и ему снился сон. Ему снилось, что он со своими корешами сидит за шикарно накрытым столом в своей пропитой квартире и бухает. Не говно какое-нибудь пьёт, а настоящую фабричную водку, закусывает шпротами и солёными огурцами, крепкими такими, хрустящими огурчиками… ммммм… Он даже начал причмокивать и пускать слюни, но тут прекрасное сновидение было бесцеремонно прервано одним единственным, пробившимся к спящему сознанию, словом «отброс».
Федя проснулся, приподнялся на локте и, состроив недовольную мину, стал, прищурившись, вглядываться в темноту.
— Отброс. — Снова повторил кто-то невидимый.
Бомж повернулся в сторону звука и разглядел чёрный силуэт человека метрах в пяти от себя.
— Те чё надо, козёл? — Федя решил подняться на ноги, дабы принять еще более устрашающий вид. — Чё ты там бубнишь? Это моё место. Понял мля? Давай мля, катись от сюда.
Совершая телодвижения, призванный видимо продемонстрировать сопернику силу и удаль, Федя решительно двинулся к неподвижно стоящей фигуре.
— Ты чё мля, козлина, глухой что ли? Катись я ска… — Блеснувшая в темноте полоска света пронеслась у Феди перед лицом, и вместо ругани с губ полетела кровавая пена.
Лезвие ампутационного ножа распороло ему рот от уха до уха. Первые пару секунд Федя еще пытался продолжить угрозы, ворочая обрубком языка, но как только он смекнул, что его нижняя челюсть повисла на груди, а язык упал под ноги, боевой запал тут же прошёл. Федя выпучил глаза и, дико озираясь, стал пятиться назад, стараясь при этом трясущимися руками приладить челюсть на прежнее место. Чёрная фигура неуклюже двинулась вслед за ним. Федины руки тряслись всё сильнее, придерживаемая челюсть прыгала из стороны в сторону, отбивая зубами сумасшедшую дробь. Бомж уперся спиной в трубу вентиляционной шахты и на секунду замешкался. Но Санитар мешкать не стал. Восемнадцать сантиметров легированной стали вонзились Феде в живот, в районе мочевого пузыря, и рывком поднялись до солнечного сплетения. Фёдор выронил из рук челюсть, издал протяжный жалобный стон и медленно перевёл взгляд вниз. На куртке была лишь небольшая дырочка. При рывке старенькая ветровка просто задралась вверх, почти не пострадав. Но на земле, под ногами, уже блестела лужа крови, а в эту лужу, со смачным хлюпающим звуком падали, выползающие из вспоротого живота кишки. Они ползли из под куртки, словно большая, уродливая змея, склизкая, с безобразным бугристым телом. Одна «змея» с отрубленным, исходящим чёрной слизью «хвостом» уже покинула своё прежнее вместилище и свернулась под ногами неровными кольцами. Вслед за ней вывалилась и вторая, толще и еще безобразнее. Какое-то мерзкое гортанное карканье вырвалось из Фединого горла, он упал на колени и лихорадочно стал загребать свои отринутые внутренности обратно под куртку, вместе с землёй, перегнившими листьями, бычками, плевками… Санитар наблюдал за этой тошнотворной сценой с удовлетворением. «Да, так и должно быть, — думал он, — грязь к грязи, отбросы к отбросам, так и должно быть».
Федя умирал тихо и долго. Он лежал, скорчившись, обхватив руками ком кишок под курткой, и истекал кровью. Иногда мимо проходили люди, но они лишь брезгливо отворачивались, едва почуяв вонь. Он не был нужен этому миру, никогда не был нужен.
…Как следует из официальных заявлений пресс-службы МВД, в Москве действует организованная преступная группировка, на счету которой к настоящему моменту числится уже тридцать восемь убийств лиц без постоянного места жительства, цыган, а так же выходцев с Кавказа и из средней Азии. Мотивы преступников неизвестны, но, судя по всему, её члены являются неофашистами. Убийства носят явно показательный характер и призваны произвести эффект устрашения. Сегодня пресс-служба МВД сообщила, что по данному делу уже имеется несколько подозреваемых, но их имена не разглашаются в интересах следствия.
Работать на улицах было всё сложнее. Со временем плащ, свитер и даже джинсы Санитара покрылись коркой чужой засохшей крови. Он не придавал этому большого внимания, но редкие ночные прохожие нет-нет, да и шарахались в сторону, завидев мрачного типа жуткой наружности. К тому же, сзади в плаще появилось два новых отверстия, что тоже являлось демаскирующим фактором. Это горячие кавказские джигиты полоснули его ножом по рёбрам. Сейчас их останки в запаянных гробах уже летели в Тбилиси.
В то раннее ноябрьское утро Санитар возвращался в свой подвал после трудовой ночи. Два бомжа плюс один узбек-попрошайка — город стал немного чище, на бьющемся через раз сердце стало немного теплее. Он, как обычно, брёл дворами, закоулками, подальше от глаз обывателей.
— А ну стоять! — Раздался сзади наглый окрик. — Я кому сказал, мля?
Санитар не отреагировал, продолжая понуро брести в выбранном направлении. Сзади послышалась приглушенная, сквозь зубы, ругань и топот сапог. Это было плохо, за ним ещё ни кто никогда не бегал, от него — бывало, но за ним — нет. Он резко развернулся, рука в кармане крепко сжала рукоять ножа.
— Менты… — Санитар остановился в нерешительности, — что дальше?
К нему, шлёпая по лужам сапожищами, бежали три стража порядка, на ходу доставая дубинки. Еще будучи Петром Михайловичем он удивлялся, как таких балбесов берут в милицию, вот и сейчас его мучили те же мысли, только примитивнее: «Зачем им выдали форму? Кто доверил им дубины?» — думал Санитар, и лицо под капюшоном грустно хмурилось. Зрелище и впрямь было жалкое. Три деревенских дурачка, наделённых властными полномочиями. Бушлаты на два размера больше, сапоги, видимо, топтали еще поля Второй Мировой, рожи глупые-глупые.
