Свет был почти голубым на первой лестнице, тепло-желтым на второй; музыка играла вальс. «Гладко, — подумал он. — Не слишком ли гладко?»

В зале было тесно. Он не сразу ее заметил; ее окружали мужчины с орденскими ленточками в петлицах. Их разделяли два шага, как вдруг на другом конце зала раздался грохот. Споткнулся какой-то лакей в ливрее, да так неловко, что поднос, уставленный бокалами, вылетел у него из рук. Что за тюлень! Окружавшие Севинну как по команде повернули головы в ту сторону. Один только Кресслин продолжал смотреть на нее. Этот взгляд, едва уловимый, озадачил ее.

— Вы меня не узнаете?

Она сказала «нет», чтобы оттолкнуть, отбросить его. Он спокойно улыбнулся:

— А карего пони помните? С белой правой бабкой? И мальчика, который испугал его мячом?

— Так это вы?

Им не понадобилось знакомиться, они знали друг друга с детства. Он танцевал с ней только один раз. Потом держался в отдалении. Уже после часа ночи они вместе вышли в парк. Вышли через дверь, о которой знала только она. Прогуливаясь с ней по аллеям, он тут и там замечал людей в тени деревьев. Сколько же их! Где они были, когда он перелезал через сетку? Странно.

Севинна смотрела на него. Ее лицо белело в свете луны, которая после полуночи все-таки прорвалась сквозь облака, как и ожидалось.

— Я бы вас не узнала. И все же вы мне кого-то напоминаете. Но не того мальчика. Кого-то другого. Взрослого.

— Вашего мужа, — ответил он спокойно. — Когда ему было двадцать шесть лет. Вы же видели снимки.

Она растерянно заморгала.

— Да. Но откуда вы знаете?

Он улыбнулся.

— По обязанности. Пресса. Временно — военный корреспондент. Но с гражданским прошлым.

Она не обратила внимания на его слова.

— Вы из тех же мест, что и я. Удивительно.

— Почему?

— Как-то... Это тревожит меня. Не знаю, как это выразить, но я почти боюсь.

— Меня?

Его изумление было искренним.

— Нет, что вы. Но это как бы прикосновение судьбы. Ваша похожесть, и то, что мы знали друг друга еще детьми.

— Что же здесь такого?

— Я не могу вам объяснить. Это всего лишь аллюзия, намек. Будто что-то произойдет этой ночью.

— Вы суеверны?

— Вернемся. Здесь холодно.

— Никогда не надо убегать.

— О чем вы?

— Не следует бежать от судьбы. Это невозможно.

— Откуда вам знать?

— Где теперь ваш пони?

— А ваш мяч?

— Там, где и мы когда-нибудь будем. Все вещи растворяются во времени. На свете нет лучшего растворителя.

— Вы говорите так, как будто мы старики.

— Время убийственно для старых. И непонятно для всех.

— А если бы... Нет, ничего.

— Вы хотели что-то сказать?

— Вам показалось.

— Нет, не показалось, и я знаю, что вы имели в виду.

— Что же?

— Одно слово.

— Какое?

— Хронда.

Она вздрогнула. Это был страх.

— Не бойтесь, прошу вас. Мы оба — лишь двое посторонних, которые знают это, — понятно, кроме вашего мужа и команды доктора Соуви.

— Что вы знаете?

— То же, что и вы.

— Не может быть. Это тайна.

— Я не говорил этого слова никому, кроме вас. Я знал, что вам оно известно.

— Как вы могли узнать? Вы понимаете, чем рискуете?

— Я не рискую ничем, потому что мои сведения столь же легальны, как ваши. С той разницей, что я знаю, от кого вы их получили, а вы не знаете, откуда получил их я.

— Разница не в вашу пользу. Так откуда вы узнали?

— А сказать вам, откуда узнали вы?

— Вы ничего не знаете! — она вся дрожала.

— Я не могу вам сказать. Не имею права.

— Но вы уже сказали...

— Не больше того, что сказал вам ваш муж.

— Откуда вы знаете, что это он?

— Никто из правительства, кроме премьера, не знает. Премьера зовут Моррибонд. Просто, не так ли?

— Но каким образом? Подслушивание?

— Не думаю. Не было нужды. Просто он должен был вам сказать.

— Не думаете ли вы, что я...

— Нет. Он сказал именно потому, что вы бы никогда не потребовали. Он хотел вам дать что-то, что имело для него высшую ценность.

— Значит не подслушивание, а психология?

— Да.

— Который час?

— Без двух минут два.

— Не знаю, что станет со всем этим. — Она смотрела в окружающий мрак. Тени ветвей, плоские и четкие, дрожали на посыпанной гравием дорожке. Казалось, что тени неподвижны, а дрожит земля. — Мы здесь уже скандально долго, — сказала она. — Вы не догадываетесь, почему?

— Начинаю догадываться.

— Тайна, которая... Которая сделает это, уже не тайна за минуту до... часа ноль. Может быть, мы перестанем существовать. Вы это тоже знаете?

— Знаю. Но не этой же ночью!

— Именно этой.

— Однако еще недавно...

— Да, были кое-какие сложности. Но теперь их нет.

Она почти касалась его груди. Говорила, не видя:

— Он будет молодым. Он в этом уверен.

— Ну да, конечно.

— Не говорите ничего, прошу вас. Я не верю, не могу верить, хотя и знаю... Это словно не взаправду, так не бывает. Но теперь уже все равно. Никто не может этого отменить, никто. Или я увижу его молодым, таким, как вы сейчас, или... Реммер говорил, что возможно скольжение, я опять стану ребенком. Вы последний человек, с которым я говорю перед этим.

Ее трясло. Он обнял ее. Как бы не осознавая, что говорит, пробормотал:

— Сколько времени осталось?

— Минуты... В два часа пять минут... — шепнула она.

Он склонился над ее лицом и одновременно изо всех сил надавил на металлический зуб. Ощутил в голове легкий щелчок и провалился в небытие.

Генерал машинально подтянул брюки.

— Хронда — это темпоральная бомба. Ее взрыв вызывает местную депрессию во времени. Образно говоря, как обычная бомба делает в грунте воронку, то есть пространственную депрессию, так Хронда углубляется в настоящее и утягивает, спихивает все окружающее в прошлое. Размер сдвига, так называемый ретроинтервал, зависит от мощности заряда. Теория хронодепрессии сложна, и я не в состоянии вам ее изложить. Однако принцип уловить легко. Течение времени зависит от всемирного тяготения. Не от местных полей тяготения, а от вселенской гравитации. Даже не от самой гравитации, а от ее изменения. Гравитация во Вселенной уменьшается, это как бы другая сторона течения времени. Если бы гравитация не изменялась, время остановилось бы. Его не было бы вовсе. Где находится ветер, когда он не дует?

Генерал продолжал:

— Так объясняется и появление космоса. Он не был создан, но существовал вне времени, пока гравитация была неизменной. Но с тех пор как она начала уменьшаться, космос расширяется, Звезды вращаются, атомы вибрируют, а время идет. Связь гравитонов с хрономами и использована при создании Хронды. Пока мы не умеем манипулировать временем иначе как импульсами. Это, собственно, не взрыв, а резкое западение, причем самый глубокий сдвиг в прошлое происходит в точке ноль. Кресслин нажал на зуб в 1 час 59 минут, и через двадцать секунд сработали все наши оперативные Хронды стратегического назначения. Западение было кумулятивным. Поэтому зона, пораженная хронодепрессией, имеет форму почти правильного круга. В пункте ноль депрессия составляет, вероятно, от 26 до 27 лет, эта величина постепенно снижается к периферии. На пораженной территории у неприятеля были лаборатории, заводы, склады и хронополигоны, построенные лет десять назад. Сейчас там нет ничего, что могло бы представлять для нас угрозу.

— Генерал!

— Слушаю, господин министр.

— На каком основании вы утверждаете, что благодаря Кресслину мы упредили хрональный удар неприятеля?

— Приказ гласил: если до удара остается больше 24 часов, зуба не трогать. Если удастся узнать какие-нибудь подробности операции, касающиеся ее сроков, мощности зарядов, количества Хронд, он должен сообщить об этом через особое звено нашей разведки. Если бы враг собирался атаковать нас в течении суток, а Кресслин не смог вступить в контакт со связным, он должен был привести в действие автоматический передатчик, закопанный в лесу под Хасси. И только в случае, если не оставалось времени добраться до передатчика, а нападение должно было произойти в самое ближайшее время, ему разрешалось нажать на зуб. Подчеркиваю, Кресслин не знал механизма западения, он ничего не знал о наших Хрондах, не знал даже, что у него в зубе. Мой ответ удовлетворил вас?