МАТИЛЬДА. Как это со мной?

КЬЯРИНА. Ну, как же! Разве не он заставил и вас уехать в Беневенто?

МАТИЛЬДА. Ах да…

КЬЯРИНА. Прежде мы же с вами так часто виделись — то я у вас в доме, то вы у меня… То есть я хочу сказать, что мне никогда раньше не доводилось так долго оставаться одной.

МАТИЛЬДА (с ехидством). Извините, донна Кьяри, но ведь этот дьявол… Он же, наверное, не приставлял вам пистолет ко лбу. Любая женщина обычно сразу понимает, какие у него тайные намерения, у этого дьявола. И она защищается, старается избежать… Вам не кажется?

Кьярина задета за живое, поймана, как говорится, с поличным. Обдумывая слова Матильды, повторяет два или три раза, как бы самой себе: «Да… да… да…» Потом сдается, рыдает, тем самым открывая тем самым подруге свою истинную душевную боль.

КЬЯРИНА. Что вам нужно от меня, донна Мати… Что хотите от меня?

МАТИЛЬДА (довольна). Молодец, вот это другой разговор. Вы уж извините, что я вам говорю это, но вы только что сами говорили такое, что унижало больше вас, чем меня. Да, конечно, я ваша подруга и люблю вас, и кроме того в матери вам гожусь. И вы должны ко мне относиться именно как к матери, а не к какой-нибудь дуре.

КЬЯРИНА (еще более взволнованно). Что вы хотите от меня… Что хотите…

МАТИЛЬДА. Поплачьте, станет легче. Вам сейчас надо, как говорится, вывернуть мешок наизнанку — отвести душу, доверившись человеку, кто вас понимает и любит.

КЬЯРИНА (настаивает прежним тоном). Что вы хотите от меня… Что хотите… Ведь это так просто и судить, и рассуждать, когда дело не касается собственных интересов. (Как бы передразнивая сплетничающих соседок) «Опять занималась своим делом… Сама того захотела… Она же не ребенок, в конце концов… А когда женщина не хочет… она запирается в доме и знает, как защититься …»

МАТИЛЬДА. Да ничего подобного. Ну, кто станет говорить это?

КЬЯРИНА. Говорят, донна Мати, говорят. Что мне уже за сорок… что в мои годы надо иметь голову на плечах… думать надо… (в искреннем убеждении) А вот думать, донна Мати, не получается. И в пятнадцать или тридцать, и в пятьдесят или семьдесят — никакой разницы. В любом возрасте, когда происходит то, что случилось со мной, не думают и не рассуждают. Более того, вообще теряют всякое желание рассуждать. (Медленно подходит движется к столу в центре комнаты и садится возле него. Матильда молча, нерешительно садится напротив. После недолгой паузы Кьярина продолжает свой монолог. Предположения, размышления, образы — все, что она приводит в свое оправдание, настолько возбуждают, что она ощущает себя персонажем какой-то необыкновенной сказки; и никогда не смогла бы признать, что является ее действительным персонажем). Кажется, что все легко, все возможно. Поэтому думаешь и о последствиях: и еще как думаешь! Нет, не слушайте, донна Мати, когда говорят: «В тот момент я уже ни о чем не думала!» Это неправда. Я, например, все понимала. И вовсе это не «тот момент». Прежде чем подойти к тому «моменту», я столько провела бессонных ночей, предвидя все. Просчитала пункт за пунктом добро и зло, все, что могло из всего этого получиться. (Перечисляя отрицательные моменты). Ведь я рисковала родить ребенка, которого отец мог и не признать. А мои отношения в семье, что скажет брат, что станут говорить люди, мой возраст. Но мне казалось, что все будет прекрасно, что все отнесутся ко мне замечательно. Думала о брате и говорила себе: ну, что может сказать Лоренцо, когда родиться ребенок? Для него это событие тоже будет радостью. И словно слышала, как Лоренцо скажет: «Кьяри, сестра моя, в нем ведь и моя кровь течет. Если отец не хочет признать свое дитя, неважно: у него есть я». Я представляла, как буду крестить его, мысленно нарисовала, какой в доме будет праздник, придет много друзей, вы, ваш муж, другие соседи…. И повторяла себе: «В сущности люди — они добрые и все понимают». Они будут говорить мне: «Кьяри, думайте о здоровье, ребенок — это всегда благословение божье… Вы столько страдали… Вы совершили мужественный поступок, молодец, Кьярина, мы все поддерживаем вас». Потом я думала: а вдруг случится, что ребенок не родиться. Не первой же я буду женщиной, которая выходит замуж и не имеет детей. Если повезет и ребенка не будет, значит, останусь такой, как и прежде… А подумав, что вдруг все и в самом деле окажется, как прежде, заливалась слезами. Такая тоска охватывала, такая горесть, что я как засыпала в слезах, так в слезах и просыпалась. Жить дальше без детей? А почему я не должна их иметь? Лишь для того, чтобы друзья, провожая меня на кладбище, сказали бы: «Молодец, Кьярина, она оставалась порядочной до последнего момента своей жизни». Те же самые друзья, которые смеялись у меня за спиной, издеваясь, что я не нашла мужа и осталась старой девой (разражается рыданиями).

МАТИЛЬДА (почти шутя). Ну, ладно. Жизнь на этом не кончается. Кому что суждено, то и случится. Послушайте меня, Кьяри, все, что сегодня кажется вам непоправимой бедой, завтра обернется радостью в вашем доме.

КЬЯРИНА (предвидя реакцию брата, робко восклицает). Лоренцо…

МАТИЛЬДА. Но простите, Кьяри, отчего вы так казните себя? Ваша история — самая обыкновенная в нашем мире. Ваш брат — художник. Человек интеллигентный, понимающий. Поначалу он удивиться и не исключаю даже, что будет недоволен, но потом здраво рассудит, и все изменится к лучшему. К тому же он сейчас в Америке… А когда вернется, тогда и увидим…

КЬЯРИНА (все время всхлипывая). Он уже вернулся. Прилетел в Рим и прислал телеграмму, что едет в Неаполь.

МАТИЛЬДА (не скрывая легкого испуга). Как, он может появиться тут в любую минуту?

КЬЯРИНА. Он должен был оставаться в Америке еще полгода, ему предложили там выгодную работу, но он очень тосковал, как пишет в телеграмме, и вернулся. И такое решение он принял внезапно, как всегда это делает.

МАТИЛЬДА. Вот ведь какая чертовщина получается…

КЬЯРИНА. Я потому и послала за вашим мужем, что хочу попросить его встретить брата на вокзале. Я же не могу туда пойти. Лоренцо не понял бы мое отсутствие, а с другой стороны, если он вдруг обнаружит меня в таком виде, его еще паралич хватит на ступеньке вагона.

МАТИЛЬДА. Если ему суждено это, так паралич случится и тут, когда вас увидит.

КЬЯРИНА (в альтруистском порыве). Зато хоть у себя дома!

АЛЬФОНСО (входит справа, за ним следует Мария, он осторожен и мрачен. Из-за нескромности служанки он, несомненно, в курсе дела. Подходит к женщинам, внимательно смотрит на них. Получив от жены выразительный взгляд, с каким обычно смотрят на тяжелобольных, говорит Кьярине). Синьорина Кьярина, вам нужна моя помощь?

КЬЯРИНА. Если это вас не затруднит. Приезжает мой брат из Рима скорым в девять тридцать.

АЛЬФОНСО (охотно). Встретить его?

КЬЯРИНА. Скажите, что я не пришла, потому что мне немного нездоровится.

АЛЬФОНСО. И больше ничего ему не надо говорить?

МАТИЛЬДА (грубо). А что еще ты намерен ему сказать?

АЛЬФОНСО (растерянно). Не знаю… Ну, может быть, на всякий случай как-то подготовить…

МАТИЛЬДА. К чему?

АЛЬФОНСО. К нездоровью синьорины Кьярины.

МАТИЛЬДА. Нет нужды, тут ерундовое дело.

АЛЬФОНСО (не очень уверенно). Так я пошел?

МАТИЛЬДА (резко). Когда скажу, тогда и поедешь!

АЛЬФОНСО (неохотно направляется к двери, потом передумывает и робко говорит). Я только немного подготовлю его… Подберу подходящие слова…

МАТИЛЬДА. Ну чего ты стараешься сверх всякой меры? Синьорина Кьярина просила тебя пойти на вокзал и встретить ее брата. Именно это ты и должен сделать! (передразнивая Альфонсо). Немного подготовлю… Подходящие слова…