Изумленные "каталы" молча поднялись с мест, и пошли в указанном направлении.

— Ну, ты сынок, даешь! — голосом полным восхищения, прошептал Алексей, садясь и спуская с верхней полки ноги. Он взял рубли, протянутые ему Черновым, и сказал: — Приедем в Энск, я тебя с матерью познакомлю. Если будет нужна какая помощь, она выручит. Может объяснишь, что хоть произошло.

— Нечего объяснять, — буркнул Чернов, закрывая дверь на запор. — Только, дядя Леш… дайте мне слово, что больше никогда не будете играть в карты.

— Даю, даю! — совершенно трезвым голосом, ответил тот и спустился вниз. Потом сел напротив и протянув руку, погладил Чернова по голове. Юрий вздрогнул и отшатнулся. Лежа на нижней полке, лицом к стене, он думал, что как был он ментом, так и останется. И не важно, в каком он теле, и не важно, сколько ему лет. Видеть вокруг себя хамство, подлость, преступления, было выше его сил. Он боролся с этим раньше, и будет бороться всегда, пока хватит жизни. Этой, новой, о которой он не просил.

Через три часа они были в Энске.

Энск

Маленький, чисто одетый мальчик спустился по металлическим ступенькам вагона на перрон и замер. Идти с Алексеем к его матери он отказался. Попутчик, подхватил переноску с котом, потрепал на прощание Чернова по макушке и пошел к вокзалу на автобусную станцию. Уже разошлись последние пассажиры, и поезд дал предупреждающий об отправлении гудок, а мальчик все стоял и стоял на платформе. Поезд дернулся, железные крепления состава ударились друг о друга и медленно поплыли за его спиной.

— Вот я и дома, — подумал мальчик и сделал первый несмелый шаг. Ему было страшно. Страшно так, как никогда в жизни. Во взрослой душе, находящейся в детском теле свили себе гнездо апатия и ее сестра депрессия. Они свернулись клубочком и сладко дремали, не давая той самой душе чего-то хотеть или к чему-либо стремиться.

— Ну и зачем я сюда вернулся? — подумал Чернов, поднимаясь на железнодорожный мост. — Что я здесь потерял? Что забыл?

С каждой новой ступенькой перед Черновым открывалась панорама города и, поднявшись наверх, он увидел его почти весь. Глаза перебегали от здания к зданию. Вон там пожарка, а там мэрия. Если повернуться в другую сторону, то открывается вид на старый город и вдалеке виден заброшенный храм со злосчастными лабиринтами. А вон там дом, в котором он жил, а там работа… Все знакомое и в тоже время страшно чужое. Все бывшее раньше его, а теперь ему не принадлежавшее.

— Какой же Яков гад! — в очередной раз подумал он, спускаясь по ступенькам вниз. — Он же у меня все отнял! Дом. Друзей. Работу. Любимую. Я же теперь никто и звать меня никак.

Он вышел на вокзальную площадь и ноги помимо желания потащили его к детской комнате милиции. Он прильнул лицом к запыленному стеклу и попытался сквозь грязь что-нибудь рассмотреть. Видно ничего не было. Он развернулся и пошел в сторону детского дома — сдаваться. Вдруг за спиной послышался стук каблучков и, обернувшись, он увидел бежавшую к нему Марину. Его Марину! Такую родную и близкую!

— Тузик! Миленький! — кричала она, и слезы градом текли по ее лицу. — Тузичек ты вернулся! Как же хорошо! Как же здорово! Когда ты уехал, я поняла, что после смерти Юры у меня кроме тебя больше никого нет! Ты сбежал, да? — тормошила она Чернова, постоянно заглядывая ему в глаза и ожидая в ответ радостную улыбку. Но улыбки на его лице не было. — Ты от Якова сбежал? И что теперь делать думаешь?

— В детский дом пойду, — выдохнул Чернов и уклонился от желавшей прижать его к себе Марины.

— Как в детский дом, почему в детский дом? — расстроилась она. А знаешь?! Я пока тебя не было думала про себя — какая же я дура! Почему я сама тебя не усыновила? Ну, пусть не усыновила, ну хотя бы просто не взяла тебя к себе жить. А ты вот он! А ты вернулся! Может ко мне, а? У меня двухкомнатная квартира. Одна комната твоя. Я теперь, наверное, замуж не выйду. Больно сильно Юру любила. Зато у меня ты будешь!

— Вместо комнатной собачки? — почему-то вдруг разозлился Чернов за Тузика.

— Зачем ты так! — расстроено спросила она, и глаза ее потускнели. — Я же тебя всегда любила. Кормила, чем могла помогала…

— Работа у вас такая, — снова огрызнулся Чернов, и вдруг увидев ее бессильно опустившиеся руки, и потерянные глаза, прильнул к ней и сказал: — Прости!

— Вот и ладно, вот и хорошо, — проговорила Марина, вытирая тыльной стороной ладони слезы. — Как скажешь, так и сделаем. Хочешь в детский дом? Оформлю в детский дом. Захочешь жить у меня? Будешь жить у меня. Помнишь, где я живу? На ключи от квартиры. Маленькая комната твоя. Иди. Располагайся. В холодильнике суп. Ну и что найдешь. Давай, — и она подтолкнула его в спину, — мне работать надо. Приду часов в семь. Постарайся быть дома, а дубликаты ключей мы тебе завтра сделаем. Договорились?

— Договорились, — кивнул Чернов и провожаемый ее взглядом пошел к девушке на квартиру.

Осень заканчивалась, Со дня на день должен был выпасть первый снег. — Как быстро идет время, — подумал Юрий, — неуклюже шагая по тротуару, никак не совладая с короткими детскими ногами, делающими маленькие шаги. — Пять-семь лет ожидания, надеюсь, тоже пройдут быстро. А уж там!

В Марининой квартире его ждал он сам. На старом буфете стоял его портрет и весело подмигивал, как бы говоря: — Ничего, брат! Прорвемся! — Юрий походил по комнате, посмотрел на знакомые вещи и вдруг увидел свою рубашку, лежащую рядом с подушкой на Марининой кровати.

— Не-е-ет. Так дело не пойдет. Я тут жить не смогу, — прошептал он, возвращаясь к входной двери. — Маринка будет по мне все время реветь, а я за это время просто сойду с ума!

Он закрыл квартиру на замок, бросил ключи в почтовый ящик и пошел в сторону детского дома. Чернов шел и думал, что когда вырастет, то женится на ней. И не важно, что она будет его старше. Ближе и дороже человека у него не было, да и навряд ли будет. А с Яковом, Тиамат и прочими он разберется. Не сейчас, позже. Когда вырастет…