– Учитель, вы мудры. Нам действительно нужно что-то новое. Ведь если внизу нас ждут враги, вы их убьете, и это может оставить заметный след для тех, кто знает, что ищет. Будет правильнее, если нам поможет омр. Он не кажется мне надежным, но воинственен и умел – может оказать помощь.

– Раз ты и без меня все понимаешь, прекращай расспросы. Нам надо поторопиться, иначе и завтра не доберемся до конца этого бесконечного спуска, так что не отвлекайся.

Крылатая машина вновь провалилась в пустоту, потеряв добрый десяток метров высоты. Вслед за ней рухнуло сердце и сама душа, а в теле все внутренности передернуло.

Проклятые аэропланы…

Граций не разделял поголовного восторга по поводу абсолютно всех изобретений Энжера. И не забывал повторять раз за разом, что это, по сути, и не изобретения – невольный пришелец, избежавший судьбы традиционной жертвы, попросту воспроизводит то, что давно уже было придумано в его примитивном мире. Причем сам часто признает, что делает это криво и неэффективно, так как не может знать всего, а из того, что знал, многое позабыл, и даже светлым жрецам не под силу вытянуть эти воспоминания. Правда, обычно почему-то винит в недостатках новинок тупость помощников и недоразвитость местной цивилизации, но это уже другой вопрос, да и на оправдание сильно похоже.

Некоторые «изобретения» Энжера Грацию нравились. Например, ватерклозет. Гигиенический процесс стал по-настоящему интимным и комфортным – ничто не раздражало и не отвлекало от главного. А сколько гениальных идей приходило в голову Грация на стульчаке унитаза – не счесть. Ничего удивительного: расслабление организма, тишина, отсутствие мух и застарелой вони – все способствует мыслительному процессу.

А еще ему понравилось электричество. Ценная новинка – до сих пор мало кто из непосвященных с ней серьезно сталкивался (если не брать в расчет лампочек и прочей малополезной ерунды). Вещь многогранная: искры этой техномагии пропитывают многие изделия иномирянина. Они используются в непобедимых танках, в чудесных средствах связи, в морских прожекторах и сварочных аппаратах. Но даже в сугубо технологическом явлении можно найти нечто притягательное – нет в мире приятнее явления, чем замыкание цепи между пупком допрашиваемого и его мошонкой. Между ушами приложить контакты тоже достаточно интересно – здесь главное не переборщить. А истязуемый попросту не понимает, чем его, собственно, истязают. Характерная реакция – гарантированное судорожное расслабление всего, что только может в человеке расслабиться. Параллельно происходит сильный спазм связок – крик доходит до запредельной высоты и перестает восприниматься палачами. А затем в большинстве случаев жертва взахлеб выдает все, что знает и чего не знает, с ужасом косясь на руку, замершую на рубильнике.

Хотя встречаются и закоренелые упрямцы – таких даже током не прошибить. Однажды Граций, не будучи стеснен в мощности, сжег такому крепышу глаза парочкой медных пластин. Это было забавно – лишь одно неудобство: толстые резиновые перчатки пришлось надевать. Жаль, «пациент» не выжил – мозг у него тоже при этом сгорел…

Интересно, какую картинку он увидел в тот миг, когда рубильник опустился? Жаль, не расскажет уже… Хотя можно повторить с другим: если выживет и будет в состоянии говорить – расскажет все.

Граций умеет добиваться откровенности.

Аэроплан завалился в очередную воздушную яму. Хорошо бы к глазам пилота приложить пару плоских медных пластин со змеями проводов. Ну откуда в небе могут быть ямы?! Вранье это все – для оправдания криворукости летчиков придумано.

Не нравились Грацию самолеты. Но не признать пользы от них он не мог. Полная независимость от условий на земле. Пусть внизу непроходимое болото, бездорожье, буреломы и отвесные скалы – аэроплану это безразлично. Летит себе прямо, ни на что не отвлекаясь, одним своим видом до истерики пугая полудиких идолопоклонников – вон как суетились в той деревне, что только что внизу промелькнула. Прятались в погреба, забывая про все на свете. Небось так спешили, что шеи сворачивали на лестницах.

Машина стала набирать высоту – истошно взвыл двигатель, завибрировала ткань, натянутая на рамы крыльев. Граций покрепче уцепился за подлокотники, пригнул голову – поток воздуха, заворачивающийся от винта, жестоко ударил прямо по месту пассажира. Аэроплан пролетел над высоким холмом, едва не задев верхушки корявых деревьев, и тут же рухнул вниз. Похоже, это не очередная воздушная яма – падение подозрительно затягивалось. Мотор работает ровно, пилот не дергается. Все понятно: пришло время посадки.

Граций нервно заерзал – ему очень не нравились аэропланы, но еще больше не нравилась сама идея о посадке на такой машине чуть ли не в центре условно покоренной территории. Причем не факт, что внизу им подготовили достойную встречу: в армии Коалиции самолетов имелось всего несколько штук – мало кто с ними сталкивался и понимает, что требуется этим рукотворным пташкам.

Аэроплан повело влево, затем вправо, а затем он и вовсе клюнул носом вниз – тяжесть громоздкого мотора стремилась взять свое. Перед глазами Грация промелькнуло неприятное зрелище: стремительно приближающаяся земля – похоже, пилот твердо решил разбиться о накатанную землю местной дороги. Но нет – в последний миг он все же удосужился выровнять машину. Удар колес о земную твердь вызвал в теле Грация неприятные процессы: мышцы напряглись до скрипа, кости затрещали, а кишечник попытался опозорить хозяина. Самолет вознамерился вытрясти из советника все, что плохо держится, – яростно запрыгал, вскидывая при этом хвост. Чудом не опрокинувшись, замер у поворота дороги, в десятке шагов от яблоневого сада. Деревянный пропеллер продолжал рассекать воздух, но делал это заметно медленнее, чем в полете, – наметанного глаза Грация не обмануть.

Слава светлым силам, он на земле!

Советника встречали без торжественности, но достаточно представительно – батальонный командир со свитой из трех младших офицеров и десятка солдат. Чуть поодаль, за рощей, на зеленеющем ржаном поле гарцевал полувзвод драгун – бравые вояки всем своим видом демонстрировали готовность к бою. И не беда, что врагов пока не видно: дожидаясь их, можно скрасить досуг уничтожением будущего урожая очередного идолопоклонника.

Взмахом руки оборвав приветствие майора, советник сразу приступил к делу:

– Где они?

– Господин советник, мои солдаты перенесли тела в удобный сарай. Это недалеко отсюда – несколько минут хода на пролетке. Экипаж подан: за поворотом ждет. Вы уж извините, но лошади очень пугаются аэропланов – ближе подавать неразумно.

– Хоть в чем-то я лошадей понимаю, – тихо заметил Граций, направившись за угодливым лейтенантом, кинувшимся показывать дорогу.

Обыкновенные люди относятся к трупам однозначно негативно. Но Граций обоснованно причислял себя к личностям неординарным и считал данный негатив побочным эффектом страха смерти – глядя на мертвеца, неизбежно скатываешься к мыслям о бренности собственного бытия. А ведь бояться нечего – нормальный труп, чей дух не побеспокоен противоестественной волшбой нечестивцев, совершенно безобиден и никому не интересен, кроме глупых мух и их прожорливых личинок. Опасаться его – это все равно что приходить в ужас при виде куска заплесневелого сыра. А если вспомнить о деликатесных сырах Фаттии, ценимых истинными знатоками именно за многослойную ядреную плесень… Какое же это объедение… Отсюда остается всего один шаг до познания простой истины: труп тоже бывает привлекательным и полезным.

Эти трупы выглядели неэстетично. Естественно: трудно сохранить презентабельный внешний вид, если тебя жестоко прирезали, после чего сбросили в пропасть. Да и вороны успели поработать – местные птицы с этим делом никогда не запаздывают.

Майор, робеющий перед высокопоставленной особой, запинался, заикался, часто путался, но кое-как ухитрялся доносить до советника информацию: