“Времена изменились”, — тысячи уст произносили эти слова в течение всей истории, и каждый раз это означало, что человек уже не может приспособиться к своей эпохе и сожалеет, что она не может приспособиться к нему самому. Когда люди освоили почти всю Солнечную систему, старые пилоты сожалели о беге времени и об изменении привычек. То, что во времена их молодости было опасным и трудным, стало простым и легким, и они чувствовали себя обделенными, словно перемены лишили смысла все их мужество. Они забывали, что именно их дела вызвали эти изменения.

Но времена не меняются, не меняются и люди. Фронты, на которых они сражались, меняются, как, впрочем, климат, цвет небес и количество лун, а время с неизменной скоростью несет нас вперед, и люди по-прежнему могут вложить в несколько мгновений все мужество их жизни.

Нет, времена не меняются.

Возьмем, к примеру, время колонизации Урана и время Жерга Хазеля, чье имя вошло в учебники истории для первоклашек. Большую часть своей старости Хазель жаловался на происшедшие изменения. Он сожалел о размягченности новых поколений. Он рассказывал, что в его время годами жили на планете в одиночестве, не выходя из металлического куба станции и ощущая дрожь стен от порывов неистовых ветров, и слушали голоса, несущиеся в пространстве со скоростью света. Все, что говорит Хазель, — истинная правда, хотя люди, которые сегодня читают его мемуары, подозревают, что он переборщил. Но их подозрения неосновательны. На этих враждебных планетах — они такими остаются до сих пор, несмотря на прогресс, — Хазель действительно жил долгие годы в полном одиночестве.

Но добрая часть изменений, о которых он сожалеет, произошла по его вине.

В 2498 году Жерг Хазель был старым человеком для службы в межпланетной разведке. Ему было за пятьдесят, его борода начала седеть. Он получил неплохую научную подготовку и не был глуп. Но никогда ничего не совершил, не открыл, не проявил инициативы, ни разу не спас терпящий бедствие корабль. Он вел сравнительно спокойную жизнь на правительственных кораблях. Он старел, его рефлексы слабели, а знания устаревали. Пилоты должны быть молодыми, а специалисты — в курсе самых последних достижений науки. Он слишком долго дышал корабельным воздухом и занимал слишком много места. Поэтому однажды утром он очутился на тверди с солидной силой тяжести, способной удержать его на месте.

Его не послали на Землю, ибо знали, что там он почти наверняка умрет. Большую часть жизни он провел в космосе или на других планетах и даже не думал о дне, когда надо будет вернуться на родную планету.

Поэтому ему дали место на Уране. На первый взгляд там не надо было особо много трудиться. Следовало прежде всего выжить в мире, где вода встречается лишь в виде исключительно твердой скальной породы, где аммиачные моря пенятся под метановыми ветрами. На скалистом плато были установлены жилые отсеки звездолета, их накрепко закрепили на почве, и Хазелю оставалось вести внутри станции почти такую же жизнь, как и в пространстве, с той разницей, что сила тяжести на Уране стабильна и почти равна земной. Хазель должен был провести в этом стеклянно-стальном убежище семь месяцев, обеспечивать работу радиомаяка для пролетающих кораблей, поддерживать радиоконтакт с двумя или тремя колесящими по планете научными отрядами и с единственным городом, самым крупным обитаемым поселением в радиусе нескольких миллионов километров, где жило двести семнадцать душ. Заодно Хазель был на Уране представителем Правительства и по Конституции должен был обеспечивать порядок, свободу и мир. Именно эта последняя обязанность казалась ему вначале самой необременительной.

Он мог выходить из станции. В его распоряжении были скафандры и машины. У него хватало воздуха, припасов и медикаментов для вдвое или втрое более долгого срока пребывания на планете. Но рассчитывать он мог только на себя. Поскольку у него вырезали аппендикс и еще кое-какие ненужные придатки до того, как он впервые покинул Землю, одиночество его совсем не волновало с точки зрения здоровья. В плане же моральном он давно к нему привык.

Он тщательно следил за графиком движения правительственных кораблей. Конечно, в четырех жилых комнатах и на двух складах царил идеальный порядок. Он ежедневно ворчал по поводу дел, которые надо было исполнять или не исполнять, но тщательно заносил все наблюдения на бортовую пленку. И выходил на связь с кочующими миссиями или городом без малейшего опоздания.

Вероятно, Хазель был счастлив, хотя и не признавал этого. Он уже свыкся со своей славной посредственностью. Но что-то вызрело в нем за все годы полетов и месяцы ожиданий, и это “что-то” должно было проявиться в подходящих обстоятельствах. По правде говоря, ему еще не подвернулось случая проявить себя. А пока он наблюдал за стоножками.

Стоножки были единственными живыми существами, известными тогда на Уране; их просто было трудно не заметить. Первые исследователи вначале решили, что наблюдают сейсмический толчок или невидимое извержение, сотрясающее крепко замерзшую почву. Потом они увидели, как пляшут горы. Но то были не горы, а стоножки; почти суеверный страх не позволил людям приступить к научным анализам. Готов биться об заклад, что их охватил божественный страх, когда первая стоножка едва не растоптала их лагерь, а они даже не подумали, что столь огромное существо можно убить. Скорее всего они стали подыскивать молитву, которой оно могло бы внять.

Итак, первая экспедиция даже не подумала о живых существах, впрочем, как и вторая, не удосужившаяся проверить наблюдения первой. Третья экспедиция сделала первую попытку обосноваться на Уране, и ей пришлось считаться со всеми факторами, в том числе и со стоножками. Она сфотографировала стоножек, детали стоножек, ноги стоножек, глаза стоножек или то, что считалось глазами. Она облетела стада стоножек, весело резвящиеся на фиолетовых равнинах Урана, без страха переплывающие аммиачные моря и издающие удовлетворенный рев, ощущая на коже ветер, мчащийся со скоростью нескольких сотен километров в час, как девушка легкий бриз. Экспедиция даже убила одну стоножку и разделала ее на куски. Думаю, на нее сбросили бидон с кислородом, а последующая химическая реакция отправила зверя пастись в иные луга. Они совершили эту акцию, чтобы превратить стоножек из богов в дичь. Но, насколько я знаю, больше эту операцию не повторяли.

Они удостоверились, что стоножки являются животными не умнее земного червя или шмеля, что они растут с рождения до смерти, а их плотность относительно невелика и уравновешивается плотностью атмосферы Урана, чем объясняется их гигантский размер, — они больше походили на воздушные шары и должны были цепляться за почву многочисленными отростками, чтобы их не унесло ветром, но при этом совершали сложные, постоянные переходы по планете, и их миграции были скорее всего связаны с движением спутников. У них было куда больше, чем сто ножек, но по милости одного журналиста, и в глаза не видевшего ни одного животного, за ними сохранилось название стоножек. О них ходило множество шуток, но я знаю немало космических волков, которые, увидев однажды стоножку, уже не могли видеть гор без содрогания, ибо опасались, что они вот-вот пустятся в пляс. А это были храбрые люди с кожей, побледневшей от долгих лет полетов вдали от солнца.

Но мнение о стоножках меняется, и через одно или два поколения они не будут вызывать страха даже у малышей. И здесь во многом результат был заложен действиями Жерга Хазеля.

У нас есть веские основания считать, что вначале Хазеля не волновали функции представителя Правительства, посла Земли на Уране. Доверенная ему и подтвержденная текстом Конституции вновь открытых земель высшая ответственность казалась ему при перечитывании документа чисто литературным излишеством. В единственном городе Урана и в научных экспедициях могли совершаться любые убийства, изнасилования или мошенничества, и он либо не узнал бы о них, либо не смог бы действовать. От возможных подопечных его отделяли горы замерзшего газа, аммиачные моря и трещины. В те времена не было транспортного средства, могущего связать две точки планеты — гусеничные вездеходы не имели достаточной автономии, а самолеты были бы унесены ветром, если еще раньше их не разъела бы коррозия. Стены станции выдерживали натиск атмосферы только потому, что их покрыли толстым слоем керамики. Единственной возможностью попасть в какую-то точку Урана было прилететь из космоса на звездолете, а последнему как можно быстрее стартовать обратно в космос.