— Олежка, что это? — мама подошла ближе, я уклонился от её руки и буркнул:

— Фингал... Ма, где у нас свинцовая примочка?

— Поздно примачивать, — заметил отец. — Ладно, это мелочи...

— Какие мелочи, Сашка?! — сердито обернулась она. — Чем тебя так?! — это снова мне. — Кто?!

— Бейсбольной битой, — отец явно развлекался. — Олег, ты ей скажи, скажи, кто, пусть сбегает разберётся, кто её маленького обидел... Свет-ка, отойди от парня!

— А в следующий раз он придёт без глаза! — воинственно заявила мама.

— Не приду, — заверил я. — Это я в конце года расслабился. А... он у меня ещё получит. Потом.

— Господи боже! — мама схватила меня за уши и несколько раз помотала моей головой из стороны в сторону. — Неужели нельзя решать споры не кулаками?!

Отец за столом захрюкал и забулькал. Я пожал плечами:

— Можно... Разным местами можно. Коленька Лёвшин, например, с первого класса проблемы задним местом решает, даже трусы не носит, чтоб не мешали... Только мне кулаками привычней.

— Гадости говоришь... — поморщилась мама, усаживаясь на табурет.

— Какие гадости, если правда... — начал я, но отец показал мне кулак и строго потребовал:

— Дневник.

Я ногой выдвинул из-за двери рюкзак и, протянув отцу требуемое (никаких опасений это у меня не вызывало, потому что там всё было нормально), присел к столу и взял из хлебницы сухарь. Мама заглянула отцу через плечо, заметив:

— Олежка, терпимей нужно относиться...

— Ы, — ответил я, разгрызая сухарь с каменным треском, — ыхау, — проглотил я кусок и пояснил: — Не хочу терпимее... А чего вы шумели? Наследство получили?

Отец аккуратно закрыл мой дневник с портретом Мэла Гибсона в роли Уоллеса на обложке и отложил на край стола. Они с мамой обменялись непонятными взглядами, и я заволновался, сам не понимая, почему:

— Что случилось, товарищи производители?

— Наследство получили, — буркнул отец, а мама вновь сердито сказала:

— Поздравляю, сын, мы переезжаем на Эльдорадо. Твой... производитель, — она метнула на отца испепеляющий взгляд, — собирается продать квартиру и переезжать.

Я подавился вторым куском сухаря и захлопал глазами. Переезд в мои планы не входил. Во-первых, я вполне уютно чувствовал себя в нашей школе, а переезд означал новую школу. Во-вторых — это что же, уезжать от Вадима, от фехтования, от скачек?! В третьих, я не понимал, зачем продавать квартиру, в которую полгода назад вбухали кучу денег, соединив нашу нижнюю и купленную у соседей наверху. В четвёртых — Эльдорадо! Это ж километров двадцать отсюда, в зоне отдыха! Красиво там, это да, но жить?!. Да и как же отец со своей мастерской?!

— Не понял, — выдал я наконец, откладывая сухарь. — А как же вы...

— Тебе купим мотоцикл, — прервал меня отец, — ты давно мечтал.

— Ещё чище, — почти удовлетворённо вставила мама. Я ничего не имел против мотоцикла, как средства передвижения, но по-прежнему не мог врубиться, о чём идёт речь. Отец продолжал:

— И я вполне могу оттуда на работу добираться.

— А я застрелюсь от скуки в двадцати пустых комнатах, — скорбно сказала мама. — Олег, твой отец сумасшедший. Это наследственное...

— Заведём второго, — отец моргнул мне. — Тогда скучать будет некогда.

Мама просто покрутила пальцем у виска и промолчала.

— Да вы про что разговариваете?! — не выдержал я. — Какие двадцать комнат?! Какое наследство?! Объяснить кто-нибудь хоть что-нибудь!

— Отец оставил нам свой дом, — сказал отец. И мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять — он говорит про СВОЕГО отца, моего деда, тоже Олега, который умер неделю назад.

Моя комната располагалась как раз на втором этаже нашей квартиры и имела свою лоджию, которую я решил не застеклять. С неё было видно парк, а на него здорово смотреть даже зимой, когда деревья голые и чёрные, а снег расчерчен параллельными следами лыж. Летом смотреть вообще классно. Только сейчас мне этого делать не хотелось.

Сложившаяся ситуация требовала всестороннего обдумывания.

Переодевшись, я обрушился в мягкое кресло и обвёл комнату пристальным взглядом. Как будто это могло помочь.

Да, семья у нас не бедная. У меня в комнате — полный набор, даже сверх того, и ни одна вещь не вырвана с мясом из родительского бюджета. Я и не замечал, как всё это появлялось — телик с видео, комп, центр... Ещё масса всего по мелочи. Приятные вещи, делающие жизнь удобнее и веселей. Не могу сказать, что у меня не получится без них обойтись, но с ними — лучше.

Правда, есть в комнате вещи, которые я на самом деле ценю. И, кстати, не самые дорогие в денежном исчислении.

Конечно, горка с моими призами и грамотами. Это — моё, это я сам завоевал, не заработал даже. Кое-кто похохатывает, а мне начхать с «Минтоном».

Ещё — винтовка. Настоящая. Десятизарядный «тигр» под патрон калибром 9. 3 мм, могучая штука, купленная отцом на прошлый день рождения. Записана она, конечно, пока на него, но это ничего не меняет, он сам так сказал.

Наперекрёст с ней — шпага. Не спортивная, а настоящая, с почти метровым широким лезвием и гардой из переплетённой бронзовой проволоки. Весит эта штука больше трёх килограмм, и посмотрел бы я на японца, который решил бы выйти против неё со своей катаной[5]. Это подарили мне ребята из фехтовального клуба после моей победы, специально заказывали.

И — последнее. Наверное, самое важное, хотя я и не могу объяснить, почему мне так кажется.

Это тоже подарок на прошлый день рождения, но только не от отца, а от Вадима — картина. Метр на метр, в простой рамке. Вадим рисовал её сам, он вообще здорово рисует. Я не великий ценитель живописи. Вообще не ценитель. Могу сказать — нравится, не нравится, и никто меня не убедит, что в «Чёрном квадрате» Малевича есть хоть какой-то смысл.

Так вот, эта картина... Над бескрайним лесом горит алый закат. Холм, увенчанный каменным столбом с полустёртыми загадочными знаками. Около столба — группа ребят и девчонок, все — в современной одежде, один — с бумбоксом на плече... но у всех средневековое оружие, в основном — мечи. Стоят и задумчиво смотрят на закат, на солнце, уходящее за лес, левее которого — ещё два маленьких диска, белёсый и зелёный, оба поменьше Луны. Вадим ничего не объяснял — просто подарил мне эту картину... За год до этого я прочитал «Нарнию» Клайва Льюиса и часто (сам от себя скрывая эти мечты: они казались мне детскими!) представлял себе, как оживает всё, нарисованное на картине. Оживает... и можно, перемахнув обрез рамы, отправиться исследовать бесконечный лес с пятнами озёр, отражающих закат, спускаться по жилкам далёких рек к морю, которого нет на картине, но которое, конечно, есть где-то там, за её краем, где лежит большой и неизведанный мир... Я завидовал тем, кто был нарисован на полотне. У них впереди был весь мир.

Вадим знал, что мне дарить.

Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру — в новый дом — и там, если придёт фантазия, могу рас-ставить их в том же порядке, что и здесь...

И всё-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык — и как раз всего этого с собой не взять.

Уезжать не хотелось.

Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Нау», и Бутусов негромко запел для меня:

 Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся: