— Это что, берёзовый сок с мякотью? — поинтересовался Олег.
— Квас, — ответил Йерикка.
Небо почти цепляло мачту. Море, хоть и вовсе спокойное, было свинцово-серым, как небо. Жуя завтрак, Олег тихо мечтал о картошке и размышлял, как вышло, что никому из прежних землян не пришло в голову познакомить местных с таким полезным и неприхотливым продуктом. Хотя — Бранка говорила, что картошка тут есть. Так где она? И как там сама Бранка?
Было холодно, противно и сыро. Причём — к некоторому облегчению Олега — не только ему. Все с тоской посматривал за борт, даже ветераны из экипажа, бодрые деды, похожие на военных-пенсионеров. Ну, позавтракали. Будем ждать обеда...
Гостимир, обосновавшийся у самого носа, при общем одобрительном молчании извлёк из промасленного мешка небольшие гусли, игравшие в здешнем мире примерно ту же роль, что гитара — на Земле. Помимо гуслей тут употребляли редкостно пронзительные рожки (в основном — на войне, как понял Олег) и волынки. Сперва Олег, считавший волынку чисто шотландским инструментом, удивился, но потом вспомнил, что, кажется, в учебнике истории правда видел древнерусского музыканта с волынкой.
Пока он всё это обдумывал — Гостимир обратился к нему:
— Споёшь что? Я подыграю.
— Я?! — искренне удивился Олег. — Да ну нафик...
— Говорила сестра — знатно поёшь, — настаивал Гостимир. — Что-то из неслыханного. Скучно же!
Одобрительные возгласы посыпались со всех сторон. Олег понял, что отбиться не удастся — народ жаждал зрелищ.
— Ладно, спою, спою! — отчаянно махнул он рукой. — Не понравится — за борт не бросайте, я вам ещё пригожусь... Ну-ка, сыграй так...
Он тихо пропел, сбиваясь, без слов мелодию одной из песен Высоцкого. Гостимир согласно кивнул и умело подхватил — пальцы так и бегали по струнам на изогнутом лебединым крылом деревянном коробе. Олег улучил мгновение и включился:
— Возвращаюся с работы, рашпиль ставлю у стены...
Вдруг — в окно порхает кто-то из постели, от жены!
Я, конечно, вопрошаю: «Кто такой?!»
А она мне отвечает: «Дух святой!»
Ох, я встречу того духа!
Ох, отмечу его в ухо!
Дух — он тоже духу рознь;
Коль святой — так Машку брось...
... Может быть, не всё в песне было понятно горским мальчишкам, но общий не слишком пристойный смысл они уловили и похохатывали, косясь друг на друга, в нужных местах. А Олег, видя успех, разошёлся и хотел спеть ещё «Про любовь в средние века», но потом вдруг — неожиданно для самого себя! — задумался на несколько секунд и показал Гостимиру совсем другую мелодию... А сам, помолчав немного, отставил подальше миску и...
— Водой наполненные горсти ко рту спешили поднести...
Впрок пили воду черногорцы — и жили впрок. До тридцати.
А умирать почётно было средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу двух-трёх врагов, двух-трёх врагов!
... Он не очень-то смотрел по сторонам. Но тишина подсказала ему — выбрал правильную песню.
— Пока курок в ружье не стёрся — стреляли с сёдел и с колен!
И в плен не брали черногорца — он просто не сдавался в плен!
А им прожить хотелось до ста — до жизни жадным! — век с лихвой,
В краю, где гор и неба вдосталь, и моря — тоже с головой...
Шесть сотен тысяч равных порций воды живой в одной горсти.
Но проживали черногорцы свой долгий век — до тридцати.
Все смотрели на него. Все слушали. Притихнув, сидели неподвижно, забыв про еду. Слушали те, кому не то что тридцать — кому и двадцать могло уже никогда не исполниться. И Олег, с ужасом поняв это, поняв, что поёт для смертников, почувствовал, как на миг сорвался голос — сжало горло.
Но всё равно продолжал петь, глядя теперь уже не поверх голов, а в заблестевшие глаза мальчишек вокруг...
— И жёны их водой помянут.
И прячут мальчиков в горах,
Покуда мальчики не станут
Держать оружие в руках!
Беззвучно надевали траур
И заливали очаги.
И молча лили слёзы в травы —
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля —
А им вослед чернели горы,
Себя огнём испепеля!
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут! —
Людей и гор самосожженье,
Как несогласие, как бунт!
И пять веков — как божьи кары,
Как месть от сына за отца! —
Пылали горные пожары
И черногорские сердца!. .
Цари менялись, царедворцы —
Но смерть в бою всегда в чести.
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати!
... Мне одного рожденья мало.
Расти бы мне из двух корней!
Жаль — Черногория не стала
Второю родиной моей!. .
Он умолк. И, чтобы не молчать, чтобы хоть что-то сказать в наступившей тишине, сказал:
— Вот.
— Благо тебе, Вольг, — откликнулся Гоймир. — Благо тебе.
И отвернулся в море.
А Олег необычайно отчётливо вспомнил, когда он выучил эту песню. Весной 99-го, когда НАТО бомбило Югославию, вот когда. Отец смотрел новости, ругался сквозь зубы, а потом уходил к себе в комнату и ставил кассету. А на небе горели, взрывались дома и с гулом плыли над взлётными полосами бездушные и высокомерные «Файтинг Фалконы», «Иглы», «Торнадо», «Хорнеты», «Тандерболты»...
Как тот данванский фрегат, что придавил его, четырнадцатилетнего славянского мальчишку, на железнодорожной просеке. Придавил ужасом, мощью, беспомощным сознанием собственного ничтожества перед проплывающей в небе броневой тучей...
А ещё вспомнилось тоже виденное по телевизору — люди, взявшись за руки, стоят на мостах и глядят в пересечённое пунктирами очередей завывающее небо. Женщины стоят, дети и старики.
Нельзя прятаться от опасности. И если уж совсем нет сил — одолеть врага, если не осталось даже надежды — так надо подняться в рост и, глядя ему прямо в глаза, сказать: «Стреляй, сволочь. »
И пусть тогда убивает.
Это — тоже победа.
* * *
В последующие дни у Олега было много возможностей снова и снова пожалеть о необдуманном решении принять участие в ОЧЕНЬ плохо продуманной, подготовленной и управляемой экспедиции. Нет, морская болезнь не вернулась. Но было постоянно холодно (опять-таки ОЧЕНЬ!), мокро и ветрено. Возможность согреться была только в спальнике — по утрам из него не хотелось вылезать. На четвёртое утро появилось солнце. Нет, вообще-то оно никуда и не девалось, предпочитало оставаться на небе круглые сутки. Просто на этот раз оно решительно разогнало тучи, очистило небосклон, заиграло на воде... и ударил мороз градусов в пятнадцать. Брызги замерзали на лету, и коч набрал лишний вес за счёт льда.
