Олег молчал. Вот чем занимался дед, офицер в отставке! И, значит, таких, как он, было немало. И, судя по всему, не только русские... Мальчик мысленно усмехнулся — всё развивалось по канонам фантастического жанра. Но потом он вспомнил виселицы на насыпи. И свои ощущения, когда летучий корабль давяще и бесконечно плыл в небе.

Для других — фантастика. А для него — реальность.

Чтобы сбить мрачные мысли, он спросил:

— А ты что делала в лесах?

— Мы ездили менять хлеб у лесовиков, — ответила Бранка. — Два десятка человек. В горах хлеб плохо родится, но у нас есть соль и драгоценные камни, ещё кое-что... Капитаны данванских крепостей мешают нам, а с тех пор, как они ещё продвинулись на полночь, к горам, стало совсем трудно... Выжлоки из Ханна Гаар выследили нас и напали ночью два дня назад. Их было больше двух сотен, у каждого пятого — огненный бой. А у нас — только у четверых. Мы рассеялись по лесу. Я долго шла, пока не попалась в ловушку — в сеть. Ставили на косулю, ввалилась я... — она скривилась, словно лимон укусила. И Олег, не удержавшись, спросил:

— Знаешь, что такое лимон, Бранк?

— Знаю, — не удивилась та, — плод такой мелкий, жёлтый с зеленцой... Чай с ним пить хорошо.

— И чай знаешь? — искренне поразился Олег. — А картошку?

— Бывает год — так только ей и спасаемся, — рассеянно сказала Бранка — она уже явно думала о чём-то другом, оглядываясь по сторонам. А Олег неожиданно весело подумал, что ему это нравится. В смысле, такой разговор. Никаких тебе: «Эвон, зри, Вольг, мизгирь потёк!»[9] — и прочих бяше и понеже. Правда, с языком всё-таки непонятно, ну да это успеется.

— Благо, напомнил про еду, — пробормотала Бранка, снова нагибаясь за «сидором». — Порыщем давай, что тут, в этой норе, из еды найдётся.

— Здесь?! — Олег невольно передёрнулся. — Да ты что?! Это же людоеды!

— А вот, — Бранка ловким пинком отбросила крышку ранее почти крышку ранее почти невидимого ларя в углу, устроенного так же, как тот, в который её бросили. — Вот и картошка, и морква... А вот сухари. Иди, нагружай, а я крошно подержу.

— Вещмешок? — переспросил Олег, подходя. — Рюкзак, ранец?

— Крошно, — Бранка тряхнула мешком. — Вообще крошно из лыка плетут, да лыковыми одни старики пользуются, что говорят, как раньше всё лучше было.

— У вас тоже? — удивился Олег, садясь на корточки и нагребая не очень крупную, но крепкую прошлогоднюю картошку. — Не такую музыку слушаете, и все заморочки у вас чумовые?

Он нарочно пустил в ход жаргон, которым обычно, чтобы не унижать себя, не пользовался. Смысл Бранка уловила и, ловко отправив в крошно мешок с чем-то угловатым — сухарями, наверное — сказала:

— Жил давно князь Вящеслав, при котором первые города выстроили. Может, тысяча лет тому прошла, может — больше... Прежде как умирать, велел Вящеслав вырезать по камню надпись плача своего по делам тем, которые не задались в его жизни. Камень Вящеславов до сих пор стоит — знаешь, что первым там написано?

— Догадываюсь, — Олега разобрал смех. — Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодёжь прежних времён и не сумеют сохранить того, что мы им оставим. [10]

— Ясно, — понимающе ответила Бранка, — как небо в хороший день. «Горе старости моей! Нет в молодых почтения и вежества. Я им говорил: «Иди!» — и шли в корчму, им говорил: «Думай!» — и думали о серебре. Кому оставлю сделанное и кровью политое?» Это мой дед часто повторяет. А прадед мне было сказал тишком да со смехом, как в прошлое время он деда-то лозой сёк и говорил: «Не гуляй, не гуляй!»

— У тебя и прадед жив? — спросил Олег, вертя в руках репку.

— За сотню перевалило давно, — беззаботно ответила Бранка. — Думал было помирать, да не собрался — живёт всё.

Эти слова слегка покоробили Олега. Бросив репку обратно, он по-интересовался:

— А отец и мать?

— Отец сгинул, — Бранка отвернулась. И замолчала. Олег тоже молча перебирал овощи. Ему вдруг стал очень плохо — подумалось, что для родителей он тоже сейчас «сгинул» — и как они там?. . — Меньше думай, — послышался голос Бранки, и мальчишка, вскинув голову, увидел её сочувственные глаза. — Тебе у нас плохо не будет, право. А там и домой вернёшься. Человек всё может, коли сильно захочет. А много будешь о том думать — недолго и ума лишиться.

— Спасибо, — заставил себя усмехнуться Олег. И под руку ему попала банка. — Это... консервы?

— Они, — подтвердила Бранка, и Олег уже не удивился, что она знает слово. — Й-ой! — вырвалось у девчонки. — Данванские!

Она запустила руки в картошку, достала ещё две банки. Они были высокие, цилиндрические, по килограмму, не меньше, каждая, из серебристого металла с многоцветным рисунком, нанесённым прямо на него — на белоснежной скатерти дымились обложенные зеленью куски мяса, красиво сервированные на шестиугольной тарелке. Ниже шла надпись из штрихов и точек.

— Ты понимаешь, что написано? — поинтересовался Олег. Бранка неуверенно кивнула, водя пальцем по строчкам, прочла:

— Свэс биуд. Стиер ун лаур. Кейнон ана милн... Это значит — ну... домашняя еда. Говядина с луком, разогреть... А вот, на крышке — драган ворн, потянуть кольцо. Чтоб открылась, в смысле... Это хорошо, что они нам попались. Брать можно без опаски, а хватит на несколько дней...

— А далеко до ваших мест? — задал Олег давно мучивший его вопрос.

— Дней пять, — Бранка смерила Олега взглядом и поправилась: — Седмица.

— Можешь на меня так не смотреть, — слегка обиженно ответил Олег. — Пойдём на равных. Увидишь. И крошно я понесу. Как мужчина.

Бранка вдруг звонко рассмеялась — сейчас её смех совсем не походил на тот, каким она смеялась, увидев трупы врагов.

— Благо тебе! — выдохнула она сквозь смех. — Не держи обиду, Вольг. Ты сейчас был похож на Гоймира. Так похож!. . — и она снова залилась. Олег невольно улыбнулся, потом засмеялся тоже.

— Кто такой Гоймир? — спросил он сквозь смех.

— Вы с ним ровесники, — ответила Бранка. — Ты повстречаешься с ним, когда дойдём.

«Он твой парень?» — хотел спросить Олег. И эту мысль перебила другая — он ЧУТЬЁМ понял, что слово «когда» Бранка употребила не в смысле времени. А как синоним слова «если».

Кроссовки Олега окончательно развалились днём, когда Бранка объявила привал. Именно в этот самый момент Олег почувствовал, что идёт босиком и шлёпнулся на траву под крепкий граб с серебристой трещиноватой корой. Он честно нёс крошно (кстати, не так уж и тяжело, туристские рюкзаки были куда как тяжелее) и не отставал от девчонки, хотя это оказалось очень трудно. Бранка была легка на ногу — впервые в жизни Олег увидел человека, который шёл по лесу быстро и совершенно бесшумно — словно плыл над землёй.

Бранка присела рядом — разведя колени и свесив между них руки, на корточках. Её лицо стало озабоченным.

— Развалились.

— Угу, — буркнул Олег, рассматривая остатки своих кроссовок.

— Нельзя по лесу в шитых ходить, — просветила его девчонка.

— Нельзя... Как я дальше-то пойду? — Олегу не хотелось казаться перед Бранкой нытиком, но он и в самом деле ощущал досаду — острую, почти до слёз. — Босиком я не смогу, не умею я!

— Давай я тебе свои отдам, — предложила Бранка без насмешки.

Олег почувствовал, что краснеет и грубо ответил:

— На хрен надо.

При одной мысли, что он возьмёт обувь у девчонки, а она попрётся босая, Олегу стало стыдно. Размахнувшись, он запулил остатки кроссовок в кусты. Лицо Бранки построжало:

— Нельзя так! — резко сказала она. — Надо зарыть, да и дёрном прикрыть. Плохо оставлять за собой следу. Хоть какие. Кто забывает про то — недолго на свете заживается.

Без единого слова Олег поднялся и пошёл в кусты, откуда притащил свои кроссовки. Сев на траву, стянул с ног носки, тоже протёртые до дыр, затолкал внутрь обувки. Бранка, ловко орудуя топором, уже рыла ямку.